Замысел Фадеева уточняется. Теперь, в 1932 году, он формулирует его четче и концентрированней: «Мало сказать, что в этом романе я хотел дать более широкую картину и гражданской войны и жизни людей того периода,— это само собой. Мне хотелось еще в романе «Последний из удэге» выразить вот какую идею: вопреки тому, как писали много лет художники из буржуазного и помещичьего мира,— те из них, кто чувствовал противоречия эксплуататорского общества,— выход из этих противоречий лежит не в том, чтобы возвратиться вспять, чтобы возвратиться к предыдущему этапу, а в том, чтобы перейти на более высокую ступень развития, завоевать и построить социалистическое общество».

Сокращается диапазон охвата периодов, событий, лиц, меняется структура романа. Это говорит о реальных трудностях, встающих на пути всякого писателя при переходе от замысла к его осуществлению, в особенности если автор еще молод, а замысел очень глубок, говорит и о борьбе писателя с этими трудностями. Роман так и остался незавершенным. Трудно судить о том, что было бы дальше, но одно остается ясным: Фадеев не отказался от широкого замысла — дать историю человечества как бы в разрезе.

В годы, когда критики (после выхода III и IV частей «Удэге») все более одобряют писателя за «отказ от абстрактных идей», отход от увлечения фигурами типа Сарла, Лены Костенецкой и сосредоточение внимания на конкретных событиях гражданской войны на Дальнем Востоке, на образах коммунистов Петра Суркова и Алеши Маленького, Фадеевым по-прежнему владеет первоначальный замысел. В 1940 году в «Литературной газете» появляются главы пятой части романа — описание рождения и жизни Масенды, одного из племени удэге. Об этом же (неизменности замысла) свидетельствуют записи Фадеева конца 40-х — начала 50-х годов, когда после завершения «Молодой гвардии» писатель на не-который период вновь обращается к работе над «Последним из удэге».

В эти годы Фадеева глубоко интересует все, что так или иначе связано с его романом. Жизненные наблюдения, прочитанные книги ассоциируются с замыслом «Последнего из удэге». Так, читая Пржевальского, Фадеев записывает: «Поразительно, что Пржевальский совершенно не понял удэхейцев. Здесь сказался недостаток его социально-экономического и исторического образования,— он, конечно, не мог и подозревать, что имеет дело с первобытными коммунистами. Судя по всему, он и мало с ними соприкасался. Во всяком случае, у гольдов он эмпирически правильно подметил черты родового строя — некоторые черты, а об удэхе написал: «Он забывает всякие человеческие стремления и, как животное, заботится только о насыщении своего желудка», Какая жестокая неправда!..»

Записные книжки А. Фадеева 1947—1948 годов полны записей по пятой и четвертой частям «Удэге». Вот некоторые из них: 6/IX «Постараться найти варианты «Последнего из удэге» 1924 г. Тогда роман назывался «Последний из тазов». Начинался со встречи партизан с хунхузами».

17/IV-1948 года Фадеев записывает: «В эпилоге: падение колчаковщины. Партизаны входят в город. Судьба всех героев. Заключительная сцена: жена Сарла у родичей на Бикине. Спасенный сын в колыске. В нем черты Сарла. Он будет расти под счастливой звездой. Мало того: он будет преобразователем жизни своего народа под сенью свободы. Конец».

Как видим, линия удэге, параллель первобытного коммунизма и коммунизма на высшем этапе, история развития человеческого общества как бы в разрезе, через судьбы героев, их прошлое, настоящее и будущее по-прежнему владеют Фадеевым в те годы, когда уже ни о каких остатках рапповского влияния не могло быть и речи.