Как дать в «Удэге» большую идею, сделать нечто синтетическое за счет, может быть, даже некоторого отказа от бытовой достоверности, от детализации, но так, чтобы идея получила «физическую ощутимость», чтобы произведение не стало в результате этого сухим, рассудочным? Всякая рассудочность в искусстве отталкивает Фадеева. Впечатление от картин Сезанна Фадеев формулирует так: «Рассудочность — вот грех» - В записной книжке от 10 апреля 1935 года (запись) Фадеев выписывает из «Эстетики» Гегеля следующую мысль: «Художественное произведение занимает середину между непосредственной чувственностью и идеализованной мыслью. Оно еще не представляет собой чистой мысли, но оно вопреки своему чувственному характеру уже больше не представляет собой голого материального существования. Чувственное в искусстве одухотворяется, так как духовное выступает в нем, как получившее чувственную форму» .

Мы видим, как бьется в эти годы художественная мысль Фадеева в поисках примеров, аналогий, контрастов, могущих пролить свет и на его работу над романом. Базируясь на почве самой действительности, Фадеев непрестанно ищет разрешения своим сомнениям, об-ращаясь к произведениям искусства прошлого, к работам великих критиков, к произведениям Маркса, Энгельса, Ленина. «Записные книжки» тех лет и его статьи отражают этот процесс поисков писателя. Они полны выписок из произведений классиков марксизма (в особенности по вопросу о соотношении личности и общества), анализа художественных произведений, замечаний по поводу прочитанного. Так, когда мы находим в записной книжке писателя фразу: «найти свое амплуа». Это чувствуем, что это не просто запись по поводу чтения книги Станиславского «Моя жизнь в искусстве», а это то, что волнует и беспокоит самого писателя. Побуждаемый действительностью и искусством, новыми их тенденциями, к созданию «Последнего из удэге» так, как он задуман, Фадеев в то же время тревожится вопросом: соразмерен ли этот замысел его таланту, хватит ли у него опыта, сил, знаний для его осуществления? «И в фигурах, и пейзажах я хотел бы выразить не сентиментальную грусть, а серьезную горечь жизни»,— выписывает Фадеев слова Ван Гога и тут же замечает: «Да, это то самое, чего хотел бы и я, но получается сентиментально. Нет мощи! Нужна подлинная народность».

В искусстве прошлого ищет Фадеев аналогии той форме (синтетической), в какой представляется ему его роман. Так, читая статью Белинского, Фадеев записывает:

«Замечательно сопоставление актеров Каратыгина и Мочалова. Первый — мастерство, скульптурная точность, техника, работа. Второй — вдохновение, чувство, подъем. Поиски синтеза. (Элементы синтеза в Щепкине).

Блестящая критика драматургов. Во введении Шекспир как образец. А современные — пошлость, отсутствие всякой глубины, ума,— торопливость в писании, заимствования. Можно вполне применить к большинству из наших».

Под этим же углом зрения — синтетических образов, обобщений — рассматривает Фадеев и практику советской литературы. На обсуждении романа Панферова «Бруски», широко развернувшемся в то время, Фадеев выступает со своей концепцией создания произведений искусства, достойных эпохи,— искусства большой мысли, синтеза.