Сказовая форма, явившаяся у Фадеева как бы вдруг, неожиданно, к самому концу романа была той находкой писателя, которая позволила ему максимально достоверно изобразить героев линии удэге, самый склад натуры которых более всего подводил именно к подобной форме изображения, дать почувствовать уходящий характер людей такой формации, и одновременно в них, в этих людях, и в самой форме их изображения схватить и те зерна непреходящего, что получат свое возрождение на новой основе в будущем.

Сказовость у Фадеева почти совсем не бросается в глаза. Но она явилась именно тем открытием, которого так настойчиво добивался писатель, не отдавая себе ясного отчета в точном определении, названии данной формы. Сказовая форма становится ощутима в романе только тогда, когда от цельного повествования пытаешься отвлечь отдельные элементы — портрет героя, фабулу, замечания «от автора» и т. п. Вот тут-то и обнаруживается качество сказовости: форма неразложима, ее нельзя расщепить и выделить элементы. Эта своеобразная форма, насыщенная многообразным содержанием, переливается в тексте постепенно в характерно фадеевскую манеру изложения, и обратно — фадеевское повествование обращается в сказ, так что сказовость просто не замечаешь при чтении. Цитируемые выше фразы, подтверждающие сказовость манеры изложения, мы сознательно обрывали. Если их продолжить, то сразу же выступает многогранность повествовательной манеры, сцепления чисто сказовых зачинов с авторской обобщающей мыслью, с «генерализациями» и т. д. Один пример: «Каждый год приходила весна с жаркими днями и холодными ночами. Задували ветры... Приходила долгая сухая солнечная осень... А потом дули ветры с севера...

Неуловимо для одного человеческого поколения, но заметно для многих поколений подымался к небу берег океана». Такие переливы из сказа в обычное авторское повествование и обратно в главах пятой части встречаются постоянно. Это и создает впечатление того обобщенного, «синтетического» стиля, которого годами, работая над «Последним из удэге», искал, добивался Фадеев.

Следует заметить, что подобное изображение удэге («синтетическое») далось Фадееву не сразу. Его он достигает к концу произведения в пятой части, пройдя через опыт работы четырех предыдущих частей романа. Повествование же об удэге в первой и второй частях идет не в форме сказа. И не только там, где удэге даны через восприятие Сережи, но и в чисто авторских описаниях (например, в главах III и IV второй части). Хотя, если детально проследить линию удэге в романе, от появления Сарла и далее, нельзя не заметить как постепенно меняется манера повествования, переходя в пятой части в стиль сказа.