«Больных и раненых было немного...

Каждое утро, когда их выносили из душного барака, к Мечику подходил светлобородый и тихий старичок Пика. Он напоминал какую-то очень старую, всеми забы-тую картину: в невозмутимой тишине у древнего, поросшего мхом скита сидит над озером на изумрудном бережку светлый и тихий старичок в скуфейке и удит рыбку. Тихое небо над старичком, тихие в жаркой истоме ели, тихое, заросшее камышами озеро. Мир, сон, ти-шина...

Не об этом ли сне тоскует у Мечика душа?».

Или:

«Но боже мой, как мало в том радости!» — реплика в психологических размышлениях Вари.

Авторское отношение, специфически эмоционально окрашенное, авторские реплики, комментарии,— когда в одних случаях азтор как бы комментирует мысли, чувства, поступки героя, в других, сливаясь с ними, продолжает за героя или даже опережает его мысли своими мечтами,— это то, что, усиливаясь в творчестве Фадеева, перерастает в лирико-романтические от героя и одновременно от автора монологи в «Молодой гвардии» («Мама, мама! Я помню руки твои...»; «Как бы ты повел себя в жизни, читатель»; «Ах, напрасно, напрасно ушел ты, товарищ Шульга»; «Друг мой, друг мой» и др.).

Однако лирико-романтическое начало давало себя знать в «Разгроме» лишь толчками — однофразно, однозначно. Так, в психологическом анализе «Разгрома» оно еще не изменяло толстовской структуры речи в целом, но как бы переводило ее в другую тональность, придавало иное звучание.

К тому же повышение авторской субъективности в «Разгроме» вело к некоторым внутренним противоречиям стиля. Это было как бы забегом вперед; повышение активности авторского голоса повело к тому, что автор приписал кое-где своим героям несоответствующий их образам стиль размышлений и переживаний. На это обращали внимание уже в 20-е годы. «Морозка разворошил давнишнюю слежавшуюся пыль воспоминаний и обнаружил, что это совсем не веселый, а очень безрадостный, проклятый груз. Он почувствовал себя заброшенным и одиноким. Казалось, он сам плывет над огромным вымороченным полем, и тревожная пустота последнего только сильней подчеркивала его одиночество» И8. Морозка думает как Левинсон, а чувствует как Мечик.

«Морозка чувствовал себя обманутым в прежней своей жизни и снова видел вокруг себя только ложь и обман... Он с неведомой ему — грустной, усталой, почти

старческой — злобой думал о том, что ему уже двадцать семь лет и ни одной минуты из прожитого нельзя вернуть, чтобы прожить ее по-иному, а впереди тоже не видно ничего хорошего, и он, может быть, очень скоро погибнет от пули, ненужный никому, как умер Фролов, о котором никто не пожалел.

Морозке казалось теперь, что он всю жизнь всеми силами старался попасть на ту, казавшуюся ему прямой, ясной и правильной, дорогу, по которой шли такие люди, как Левинсон, Бакланов, Дубов... но кто-то упорно мешал ему в этом» - Морозка опять в своих размышлениях более походит на пугливо рефлексирующего Мечика, чем на самого себя.