2. Игрек — рабочий от станка — те же предварительные данные... но — нет — не те же! .... И здесь, пожалуй, основной корень различия:—у меня была не совсем верная основная посылка; а именно: он (Игрек) прост, непосредственен и естественен не потому, что примитивен, а потому, что «воспитан» в такой социальной среде и так, что собственная личность не представляется ему «средоточием всего мира», вообще он как-то не «носится» с собой. Вместе с тем этот первоначальный его период вовсе не лишен противоречий — он попадает в них чуть ли не с пеленок, ибо он родился в обществе, разделенном на классы. Но он трезв и действенен. По мере своего физического и духовного роста он чувствует, что круг противоречий даже еще шире, чем ему казалось, он ищет их причины и способы их преодоления и очень скоро находит первые в социальном строении общества, а вторые в революционном изменении этого общества. Ему тем легче уйти в последнее, чем меньше он «носился» со своей личностью. Дальше он все больше и больше осознает себя как личность, но уже в процессе самого революционного дела, т. е. как неотъемлемая часть его, как личность социально-устремленная. Те же «превратности», что и у Икса, появляются перед ним как препятствия и противоречия не его, личные, а препятствия его социальному делу. Он старается преодолеть их, не интересуясь тем, как это на него влияет и «что об нем подумают», а в интересах класса, что получается у него совершенно естественно, так же как есть и пить. Таким образом, он сохраняет свои первоначальные черты. Почему же, однако, Икс-ов все-таки больше, чем У-ков? Потому что рабочий класс живет в мелкобуржуазном ок-ружении и в своем развитии должен преодолевать мещанский индивидуализм и все прочее. Игреки — это лучшие из лучших своего класса. Но именно поэтому Игреки и есть лицо класса, его тип. Но тогда Иксы — это тоже разновидность Игреков, но с большим индивидуалистическим грузом за плечами. Это вместе с тем ключ к пониманию того, как лучшие из крестьян и интеллигенции преобразуются через Иксов в Игреки.

Как видим, лозунг РАПП «за живого человека в литературе» в значительной мере отвечал психологическим изысканиям и художественным поискам писателя в то время. Но Фадеев, как уже говорилось, не абсолютизировал этот лозунг. Он подчеркивал, что проблема «живого человека», хотя в иных формулировках и не всегда в виде определенного лозунга, но всегда в виде ответа литературы на новые требования, выдвигаемые жизнью, появлялась не раз в переломные для истории моменты. На данном этапе проблема «живого человека» возникла, считает Фадеев, как «частное выражение другой, более крупной проблемы» — нового художественного метода.

Этот же лозунг — «за живого человека» — некоторыми другими теоретиками РАПП был истолкован иначе. Так, В. Ермилов, очень настойчиво защищавший его во многих выступлениях и статьях, видел в показе «живого человека» существо нового искусства, чуть ли не специфику пролетарской литературы и ее отличие от литературы прошлого. Он понимал этот лозунг как обязательную формулу, которой должны следовать все писатели, так как видел в ней проявление закона единства противоположностей в искусстве. Оценка произведения с точки зрения того, показан ли там «живой человек» или нет (независимо от того, как он показан, кто дан в лице этого «живого человека», что автор хотел этим сказать), словом, абсолютизация понятия «живого человека» вела В. Ермилова к тому, что довольно посредственное произведение С. Семенова «Наталья Тарпова» и неудавшийся роман Ю. Либединского «Рождение героя» он рассматривал как образцы нового художественного метода, а «Вор» Л. Леонова был объявлен выдающимся произведением советской литературы, талантливым воплощением «живого человека» и вообще тем знаменем, под ко-торым и за которым должно идти развитие всей литературы, пролетарской в особенности.