Вскоре пришел и шеф больницы Мюллер. В широкое окно приветливо заглядывало первое весеннее солнце. Было тепло, уютно, и, казалось, ничто не предвещало какой-либо неприятности, а тем более опасности.
В кабинет гебитскомиссара их пригласили всех вместе. Фон Эндер сидел в кресле для посетителей, а место за его столом занимал уже не раз посещавший Фастов сухой, остролицый оберштурмбанфюрер из киевского гестапо. Однако и он выглядел на удивление приветливым, обходительным. Началось на первый взгляд мирное совещание. Киевского гестаповца интересовало одно: как быстрее покончить с эпидемией тифа. Для этого он, дескать, и пригласил врачей. Он расспрашивал, отчего вспыхнула эпидемия, и соглашался с врачами, что произошла она на почве голода; интересовался, какие села заражены больше, какие меньше, где тиф уже проходит, а где только начинается.
Профессор внимательно вслушивался в эту мирную беседу. Для него было ясно, что гестаповец старается нащупать такие места, где уже можно начать охоту на людей. Но в этом слишком любезном тоне таилось еще что-то скрытое и неуловимое.
К профессору оберштурмбанфюрер относился с подчеркнутой вежливостью, как к опытному врачу, и в первую очередь интересовался его мнением.
— Каково положение в Веприках? — спросил он Петра Михайловича.
— Тяжело там.
— А в Дорогинке?
— Чуточку лучше. Есть надежда, что там скоро можно будет снять карантин.
Профессор ответил так умышленно. Было бы крайне неосмотрительно доказывать, что во всех селах одинаково тяжелое положение. Но он знал, что в Дорогинку гитлеровцы побоятся сунуться: рядом леса и много партизан. Профессор предвидел, что гестаповец теперь будет называть села, которые расположены дальше от лесов. И не ошибся.
