Однако ряд обстоятельств помешал осуществле¬нию намеченных планов. Ночью партизаны уничто¬жили в окрестных селах большую группу жан¬дармов, разгромили пять гарнизонов полиции, а на тихой речке Ирпень сожгли мосты.
Утром по улицам города неистово металась жан¬дармерия. И не только фастовская, но и белоцерковская, васильковская, а также рота эсэсовцев из Бышева. Фастов был окружен. Из города никого не выпускали. А из сел в город поодиночке прибегали насмерть перепуганные уцелевшие жандармы и по¬лицаи.
Фон Эндер в этот день не явился на комиссию, и она не работала. В городе опять начались аресты. Врачи, входившие в комиссию, ожидали, что вот-вот заберут и их.
Профессор волновался. Хотя ночные события са¬ми по себе были отрадными, но неожиданно они стали помехой освобождению рязанца. Возле вагона номер один караул был еще более усилен. Заклю¬ченных спешно готовили к отправке.
Тревога и беспокойство профессора за жизнь до¬рогого ему человека еще более усилились. Страст¬ное желание помочь рязанцу заставляло Буйко за¬быть о смертельной опасности, угрожавшей ему. А опасность была уже рядом, подстерегала его. Гес¬таповцы продолжали вести слежку за Буйко. Они подослали своего шпика и в комиссию.
Опасность была особенно велика, так как никто и не подозревал, что соглядатайством и слежкой за¬нимается хрупкая, рыжеволосая женщина с сильно накрашенными ресницами, которая работала маши¬нисткой в аппарате комиссии. Она жила в одном дворе с Петром Михайловичем, бывала у него дома, не раз притворно плакала, жалуясь на гестаповцев. На очередном заседании комиссии машинистка заметила волнение Буйко, заметила, что он кого-то нетерпеливо ждет, что ему не сидится на месте.
— Петр Михайлович,— обронила она, улучив удобную минуту,— сегодня уже отправляют...
Она произнесла это тихо, чтобы, кроме профес¬сора, ее никто не слышал, и с таким видом, будто не только знала, что именно беспокоит Петра Михайловича, но и была его тайной сообщницей.
