Никому и в голову не приходило, что именно от этого мальчика, который, подобно обезьянке, смешил полицаев, зависела судьба многих людей. Никто не знал, что временами, когда мальчик так забавно танцевал перед стражей, его детское сердце обливалось кровью.
Ему не надо было растолковывать, какое настроение у Буйко. Он так изучил своего любимого доктора, что читал его мысли, передаваемые с помощью условных жестов. Иногда доктор пользовался известной ему азбукой глухонемых, которую Ясик изучил во время болезни. Порой достаточно, было профессору Буйко глянуть на мальчика, как тот уже догадывался, что ему нужно делать.
Профессор неплотно прикрыл за собой дверь уборной и сквозь щель показал Ясику жестами на голову. «Голова» — это было условное обозначение Чубатого, партизана из железнодорожной полиции. Затем профессор также быстрыми жестами изобразил человека со шрамом на щеке, которого увел жандарм, и знаками приказал мальчику действовать. Ясик кивнул головой и приложил ко лбу два пальца. Он понял: Чубатый должен во что бы то ни стало устроить побег человеку с рубцом на щеке.
Профессор снова вернулся на комиссию. Как и прежде, он педантично осматривал, выслушивал каждого больного и здорового, а сам тайком поглядывал в окно, ожидая возвращения Ясика.
Фон Эндер сидел с равнодушным видом и почти не вмешивался в работу врачей. Он чувствовал себя немного обескураженным. Провокация с мнимым больным не удалась. А то, что человек со шрамом — фон Эндер понял, что он старый знакомый профессора,— с нескрываемым презрением назвал Буйко предателем, говорило о том, что этот врач непричастен к «неблагонадежным». Фон Эндер был даже доволен таким оборотом дела.
Возвратившись вечером домой, Буйко медленно переступил порог комнаты, где раньше принимал больных, и в изнеможении опустился на диван. После бессонных ночей и напряженного дня, полного тревог и переживаний, силы вдруг покинули его. Лицо пожелтело, руки дрожали, и голова нервно подергивалась. Он был совсем болен. Казалось, в этот день он еще больше постарел.
