А профессор задумчиво прошелся по комнате и снова остановился рядом с коллегой:
— Вы только представьте себе, Константин Назарович, что будет с теми людьми, которых со всего района согнали в Фастов, если в комиссии вместо нас будут работать трусы или предатели... Фашисты набросили петлю на все наше население, даже на детей. У нас в руках нож, которым можно перерезать петлю. И мы должны ее перерезать, чего бы это ни стоило... Может быть, даже ценою жизни.
После небольшой паузы он продолжал:
— А кончится война!.. Ведь рано или поздно она непременно кончится. От этих завоевателей тут и духу не останется! И если сейчас мы спрячемся, нас проклянут тогда! Даже дети наши отрекутся от нас. Ну а если погибнем, и погибнем как честные солдаты,— не забудут люди. Спасибо скажут!
Константин Назарович молчал. Он уже не находил в себе сил возражать профессору. Посмотрел на осунувшееся, измученное бессонницей и тревогой лицо Буйко, и ему стало стыдно за себя. Попрощавшись, он ушел домой.
А профессор обдумывал планы дальнейшей борьбы с врагом. После того как закончился рабочий день в комиссии, по его поручению врачи — участники подпольной группы — повидались с многими врачами в городе, каждому дали совет: как и какие болез-ни «прививать» людям, какие справки им выдавать, чтобы на комиссии были причины для их освобождения от мобилизации. Буйко послал связных в села, откуда завтра должны пригнать людей на комиссию.
Вдруг два могучих взрыва, один за другим, сотрясли дом. Коптилка на столе упала и потухла. Над железной дорогой вспыхнуло зарево.
Утром в народе молниеносно распространилась радостная весть: партизаны взорвали склад оружия. Это там, к югу от города, за железной дорогой. А к северу обстреляли воинский эшелон, шедший на фронт. Эшелон теперь стоит на станции, из вагонов выносят раненых.
Фон Эндер прибыл на комиссию с опозданием. Он старался держаться, как всегда, спокойно, говорил тихо, степенно, уверенно, но, когда кто-нибудь произносил слово «партизан», у него заметно вздрагивали пышные усы.
