XV

Нашу писательскую бригаду пригласили в Раздольное на октябрьские торжества. Как всегда, праздновать начали уже накануне.

На другой день был назначен выпуск старшин, окончивших годичные курсы. На утреннике должны были выступать и мы, писатели.

В то время в Красной Армии одним из самых жгучих был вопрос о том, как поднять авторитет старшин. Это была сложная задача: нужно было сохранить товарищеские отношения с красноармейцами и вместе с тем создать настоящий авторитет младшему комсоставу.

На шестое вечером мы были приглашены в часть, к командиру полка Хорошилову. Он и еще несколько человек из старшего комсостава ждали нас за большим столом, уставленным всякой снедью (фазанов, к счастью, не было). Мы не заставили просить себя. Налегли на еду. Павленко развлекал компанию забавными историями. Фраерман сидел, как всегда, скромно, еще скромнее улыбался и молчал. Фадеев, награждая рассказы Павленко зычным хохотом, пил водку, как, впрочем, и все мы, да и Хорошилов с товарищами, полностью уступившими нам «плацдарм» беседы.

Вскоре зазвучали и песни. Фадеев затянул: «Степь да степь кругом...» Потом зазвенело сопрано Хорошиловой: «Однозвучно гремит колокольчик...» Сольно пропела она только первые строки, дальше подхватили мужчины, тихо вторя ей. Пожилой командир затянул старинную песню каторжан. Припев: «Динь-бом, динь-бом, слышен звон кандальный, динь-бом, динь-бом, путь сибирский дальний...» — подтягивали уже все. Потом спели «Варшавянку», «По долинам и по взгорьям». Когда же Фадеев запел «Кари глазки», я понял: пора идти спать.

Время близилось к двум часам ночи. Фраерман извинился и сказал, что он пойдет и ляжет. (Хорошиловы поставили в одной из своих комнат четыре раскладушки для членов бригады.) Вскоре начал прощаться и Павленко.

— Возьми и Сашу с собой, — шепнул я ему.

— Оставь. Не трогай его! — И все же не без умысла дважды громко повторил: — Ну что ж, я пошел! Пора спать! Завтра выпуск старшин... Саша, пойду-ка я лягу.

Что старшины больше всего ждут Фадеева, как самого известного из нас, это было мне ясно. Поэтому я решил: подожду еще, авось да уговорю его. И вот в три часа ночи я приступил к «решительным мерам».

— Саша! Довольно!

Темные огонечки замелькали в его голубых глазах.

— Не мешай!

Но я отставил бутылку. И тогда, даже не поднявшись со стула, он яростно схватил меня за горло:

— Поставь на место! Слышишь!

Этого я не ожидал. Встал и пошел в комнату, где нас устроили на ночлег. Павленко пробормотал спросонья:

— А Саша где?

Ни тогда, ни позже не было у меня охоты рассказать ему, что случилось.