XVII

Когда ежедневные уговоры: «Оставайся!», «Пусть и Агнеш приедет...», «Зимой мы оба закончим свои книги» — оказались напрасными, Фадеев купил мне билет на поезд и, передавая его, сказал с обидой:

— Упрямый ты,— но потом, рассмеявшись, добавил: — Такой же, как и я...

В день накануне отъезда он был ласков со мной, как никогда. Еще раз повел показать свою «родину» — Владивосток. (Ко мне ли относилась его нежность или к Москве, куда я возвращался теперь и по которой он хоть и не говорил об этом, но тосковал непрестанно, не знаю. Быть может, к нам обоим.)

Еще раз показал улицы, на которых жил, коммерческое училище, где занимался, дома, в которых бывал. Мы заходили в подъезды, но подниматься по лестнице он уже не хотел. Еще подумают — расчувствовался!

Вечером повел меня в цирк.

Оглашая громким хохотом арену, потешался он над клоуном. Восхищенным «у-ух!» высказывал свое признание наезднице и восторженно хлопал акробатам.

Так и просидел бы до утра — думать не надо было.

Возвращались домой уже ночью. Стояли удивительно мягкие осенние дни, и мы шли без пальто.

— Через три-четыре недели уедет Фраерман, потом и Петя Павленко... — сказал он уже в номере гостиницы.

Утром проводил меня на вокзал.

Я оказался в одном купе с начальником Политуправления Дальневосточной армии Аронштамом.

За Хабаровском повсюду лежал снег. Чита, Иркутск. Помню, особенно долго стояли мы в Новосибирске: меняли паровоз. Я вышел на платформу. Сияющий день. На крышах ослепительно сверкающие снеговые шапки. Дымки из труб тянутся прямо к небу.

— Не холодно, — заметил я своему попутчику. — Тридцать два градуса, — ответил Аронштам.

Я не поверил, пока меня не убедила в этом ртуть, блестевшая на градуснике на стене вокзала.

— Сухой воздух Сибири, — пояснил Аронштам, — здоровый воздух.

..А вслед за мною летели письма.

«Погода все еще стоит прекрасная... — писал Фадеев.— Залив замерз... Виделся ли ты с Валей? Сказал ли ей, что я много работаю». «Жаль, что ты уехал...» Потом позднее: «Бушует пурга, нещадно метет...» «Я один...»

Вернулся я в Москву 30 ноября.

На другой день убили Кирова.