VI

В сентябре 1934 года, после Первого съезда писателей, Фадеев, Павленко, Фраерман и я поехали от редакции «Правды» на Дальний Восток.

Жил я тогда в левом флигеле Дома Герцена, в крохотной, но очень славной квартирке с окнами в сад. В том же флигеле жили Луговской, Павленко, Пастернак, Уткин и Иван Катаев.

Фадеев забегал почти каждый день. К Луговскому являлся обычно вечерами, нередко ночевал у него, потом шел к Павленко. К нам чаще всего заходил днем и обедал у нас. И все уговаривал меня: поедем на Дальний Восток.

Агнеш очень не хотелось этого. И она была права.

Скверно мне было в том году. Нервы взяли власть надо мной, мучила бессонница, навещали кошмары и никак не хотели уходить. Словом, тяжело было по многим причинам. К тому же и стихами своими я был недоволен, роман, который начал писать еще в 1929 году («Господин Фицек»), никак не двигался с места, — будто чернила окаменели.

Мне и самому-то было тревожно уезжать. А Фадеев, может, потому что и он попал в трудный период жизни, решил войти в компанию со мной, рассуждая, очевидно, математически: минус, на минус дает плюс; горе на горе — веселье. А впрочем, он, может быть, просто хотел помочь мне, хотя и тактично делал вид, что ничего не знает о моих невзгодах, о которых я, разумеется, молчал. Но, может, попросту вбил себе в голову, что увезет меня с собой, и не хотел отступать от своего намерения.

Целыми днями толковал он о том, что лучшее спасение от нервов — «ощутительная перемена места». Что и говорить, поездка во Владивосток, за десять тысяч километров, была действительно «ощутительной переменой». И в конце концов уговорил меня.

Немедленно сел за мой письменный стол и написал письмо редколлегии «Правды» о том, что и я готов поехать с бригадой. (Характерно для творческой взыскательности Фадеева, которая по инерции действовала уже всегда: он трижды переписал письмо, прежде чем запечатал в конверт. Но видно было, что ему еще хотелось бы «поработать» над ним, хотя и все письмо-то было в пять строк.)

Когда билеты были уже на руках, я снова заупрямился, узнав, что с нами, четырьмя мужчинами, едет какая-то женщина из редакции «Пионерской правды». Мне это не понравилось. Я сказал, что женщина может нарушить всю жизнь бригады. И только после того, как мне объяснили, что речь идет о пожилой женщине и старой партийке, я успокоился и согласился поехать.

В начале сентября мы сели в поезд. Когда вагоны уже тронулись, Фадеев, стоя на ступеньках, громко крикнул моей жене, которая с грустью и тревогой смотрела нам вслед:

— Не бойся, Агнеш! Я буду беречь Анатолия!