II

Впервые мы встретились с ним, если не ошибаюсь, весной 1926 года в большом зале того «кружевного» особняка на Воздвиженке, где собрались пролетарские писатели не то на пленум, не то на съезд.

Двадцать шесть лет было мне тогда. Ему на два года меньше. И все-таки я сразу без всякой обиды признал, что он взрослей, а потом, когда подружились (не говоря уже о трудных годах), мне так и казалось, что он мой старший брат. На это у меня были все основания.

Природа, правда, выкроила нас из различных материй, время дало нам разное воспитание, и двинулись мы по жизненному пути с разных точек земли.

Он — с восточной окраины мировой державы, накаленной долгими революционными движениями и революциями. А я набрался ума и стал человеком после недолгих месяцев венгерской пролетарской диктатуры, во времена белого террора; стал комсомольцем и подпольщиком в такой стране, где у рабочего класса и беднейшего крестьянства не было революционной партии до 1918 года.

Как ни жестки были для моих босых детских ступней булыжники окраины, однако вырос я все-таки в столице на берегу Дуная. Вместо тайги — будайский лес. Вместо Тихого океана — пруд Городского парка.

И все-таки с первой же встречи мы пришлись друг другу по душе. И не только потому, что и он и я были тогда уже несколько лет членами всемирной партии пролетарской революции и оба мечтали создать такую великую литературу, какой еще не было на свете... пролетарскую литературу... Нет, еще не поговорив даже толком, мы, можно сказать, «по запаху» почуяли друг в друге ту общую боль, общие страдания, что были в прошлом уделом людей нашей породы.

Ведь и русскому и венгерскому народам, да и народу любой страны недоставало ровно столько, сколько отбирали у него привилегированные классы.