Мысль о нашей советской литературе не покидает его ни на минуту. Рассматривая взгляды Белинского на творчество Кольцова, он записывает: «Многое сказанное Белинским о Кольцове применимо к нашему Исаковскому, исключительно народному таланту, также все еще недооцененному. Но справедливость требует сказать, что Исаковский и по мысли и по форме выше Кольцова», — говорит Фадеев. Считаю, что подобная высокая оценка творчества Исаковского и справедлива и уместна.

Все, что в «Субъективных заметках» написано А. А. Фадеевым о реализме и романтизме как при рассмотрении творчества Пушкина, так и при размышлениях о «генеалогии» русской классической литературы, — все это является дальнейшей разработкой юношеских «догадок» Фадеева о несоответствии старых обозначений школ их действительному месту, особенно там, где он пишет, что «образ Татьяны, обобщенный, собранный из этих разрозненных черт в единый идеализированный образ русской девушки и женщины, есть величайшая победа реализма, который без мечты, без должного, то есть без романтики, не есть реализм. Пушкин сам говорит: «А та, с которой образован Татьяны милый идеал...»

Творчество Тургенева вызывает у А. А. Фадеева восторг, и мне хотелось бы обратить здесь внимание не только литераторов, но также и молодежи нашей на следующую его запись: «И я бы сказал, в наше время такой способ изображения юности, женской красоты — это то, чего недостает нашей литературе, которая чрезмерно натуралистична, приземлена. Нашей молодежи нужно такое «идеальное» изображение именно этой стороны жизни, ибо она стремится к ней, — наша молодежь в этом смысле сама будет идеальной еще на глазах нашего поколения, эти черты в ней надо развивать. Нашим учителям в школах надо больше, как можно больше рекомендовать молодым людям читать Тургенева. Пушкин и Тургенев—это родоначальники нашей прозы. Все самое прекрасное, что присуще развитию русской прозы, все это в зачатке есть у Пушкина и Тургенева».

Способность плодотворного критического усвоения классического наследия прошлого особенно сказалась при рассмотрении А. А. Фадеевым творчества Достоевского. Сравнивая «Воскресение» с «Преступлением и наказанием» и отдавая предпочтение Л. Толстому, Александр Александрович совершенно справедливо говорит о «Преступлении и наказании»: «Роман точно вылит, так он строен. При ограниченном числе действующих лиц кажется, что в нем тысячи и тысячи судеб несчастных людей, — весь старый Петербург виден под этим неожиданным ракурсом». И, далее совершенно справедливо отметив наличие у Достоевского необыкновенной «диалектики развития идей», Александр Александрович тут же одной фразой намечает линию критики Достоевского: «нагнетено «ужасов», до неестественности...»