Следующий раз мы встретились с А. А. Фадеевым уже летом 1924 года, когда он приехал на совещание пролетарских писателей в Москву. Совещание это, провозгласившее себя конференцией и положившее основу Всероссийской ассоциации пролетарских писателей (ВАПП), впоследствии видоизменившейся в ВОАПП и в РАПП, проходило довольно бурно.

Эта конференция знаменовала собой один из самых острых моментов дискуссии по вопросам художественной литературы, начавшейся примерно с конца 1922 года. В президиуме конференции, рядом с писателями Серафимовичем, Гладковым, Демьяном Бедным, Фурмановым, можно было видеть старых большевиков, сочувствующих молодому боевому писательскому движению, — Ольминского, Лепешинского, Бонч-Бруевича, Бориса Волина и других. Некоторые молодые писатели уже активно выступали с трибуны совещания.

Фадеев оформил в Ростове вступление в ряды пролетарской писательской организации, но на конференции он был только лишь внимательным слушателем. В атмосфере довольно шумной и крикливой он выделялся своей молчаливостью. Но самая обстановка конференции, совместные обеды и ужины, вечеринки, прогулки по Москве — все это способствовало нашему дальнейшему сближению.

И тут я узнал, что Саша вырос в деревне, что мать его фельдшерица, что он воевал против Колчака в рядах партизан, что как делегат исторического X съезда партии дрался он против кронштадтских мятежников и был ранен на льду Финского залива.

Так передо мной вырисовывался облик молодого человека советской эпохи, юноши большевика, бодрого, стойкого, жизнерадостного— эта черта особенно сказывалась в дружеском общении. Саша Фадеев был, что называется, компанейский парень. Да иным он, воспитанный в атмосфере партизанской дружбы, и быть не мог.

«Вы любители пенья хором!» — сказал, обращаясь к советским людям, один наш поэт. И Саша любил быть запевалой в таких импровизированных хорах. Дирижируя своими длинными руками, он сам поет, его звонкий голос ведет мелодию, а на лице, обращенном к хору, умоляюще-нежное выражение: только бы не повредить песне, не сфальшивить... Но вот кто-то «пустил петуха», и Саша, вместо того чтобы рассердиться, махнул рукой, засмеялся.

В его манере петь сказывались некоторые существенные черты его художественного дарования — и прежде всего артистически выраженная народность. Прелестные черты его русской натуры неподражаемо и свободно выражались в том, как он пел. Он любил русские народные песни, протяжные казачьи и разбойничьи, и они особенно хороши были именно в его исполнении. Многие из этих песен я знал уже раньше, но когда он пел: «Отец сыну не поверил, что на свете есть любовь...»— и выводил полный горькой усмешки припев: «Весе-лый разговор», или начинал: «Во лужку да во лужку, во красивом доле, в незнакомой стороне конь гулял на воле...» — казалось, что впервые слышишь эту песню и впервые постигаешь сказочную поэзию какого-то далекого дола, где на воле пасется тот волшебный конь...