Все это были проблемы реализма в искусстве. Но при разработке этих проблем мы не ограничивались русскими источниками. Бальзак, Флобер, Мопассан, братья Гонкур, Золя — все это прочитывалось и тут же обсуждалось. Помню, какое глубокое впечатление произвел на Сашу перевод превосходной английской книги Честертона о Диккенсе, выпущенной в конце двадцатых годов в Советском Союзе. В «Субъективных заметках», опубликованных в книге А. Фадеева «За тридцать лет», вышедшей после его смерти, нашли выражение мысли Фадеева об этом труде.

Эти годы имели громадное значение для нас обоих. И незадолго до смерти Александр Александрович с какой-то особенной теплотой и грустью вспоминал эти два или три лета, проведенные в Сокольниках.

Но духовная жизнь наша не ограничивалась только сферой литературы. Театр и живопись все время сопровождали нас. Помню, как поразил нас своей игрой талантливый актер Смышляев в пьесе Афиногенова «Чудак», — и тут же за двумя нашими подписями появилась маленькая статья об игре этого актера.

Такие шедевры русской живописи, как «Боярыня Морозова» Сурикова и «Явление Христа народу» Иванова, бесконечно много давали нам для понимания законов композиции, точнее сказать, для понимания того, как тема обусловливает композицию, расстановку фигур на полотне художника.

Одно время в Третьяковской галерее были выставлены эскизы к «Боярыне Морозовой». Видно было, как неутомимый художник по многу раз поворачивал центральную фигуру, как он брал ее в самых разнообразных ракурсах. И уже после смерти Саши, вновь рассматривая варианты отдельных глав «Последнего из удэге», по десять и более вариантов каждой главы, я вспоминал о той замечательной школе, которую А. Фадеев с рвением и страстью проходил у великих русских живописцев.

Со времени переезда в Москву и до начала Великой Отечественной войны Саша работал над «Последним из удэге».

На первом плане романа было сначала путешествие Сережи Костенецкого с Мартемьяновым и их встреча с удэгейцами. Потом — партизанская среда в ее связях с семьей Костенецких. Начались отступления в прошлое героев, к детству Лены и Сережи Костенецких, к реалистическому и саркастическому изображению буржуазной среды, в частности семьи Гиммеров. Роман давал все новые ответвления, развитие сюжета под влиянием разработки этих ответвлений приостанавливалось, сюжет на ходу ломался.

Когда мы, друзья Саши, начали уже испытывать беспокойство за судьбу романа и нам казалось, что автор запутался в сюжетных линиях, вдруг каким-то толчком были созданы самые замечательные части романа, на авансцену вышли Алеша Маленький и Петр Сурков, сучанские шахтеры и хунхузы, корейские коммунисты в их связи с русскими коммунистами.

Эта часть «Последнего из удэге» занимает особенное место в советской литературе — это одна из вершин ее. Пожалуй, ни в одном произведении советской литературы не показаны с такой силой лучшие люди большевистской партии, такие, как Алеша Маленький и Петр Сурков.