Примерно в то же время, к которому относится цитированное выше письмо, друзья одного известного поэта в связи с исполнившимся десятилетием его литературной дея-тельности ставили перед читательской аудиторией вопрос о том, что «юбилей» следует отметить награждением поэта орденом. По этому поводу на читательских конференциях вы-носились обращенные к правительству резолюции.

Со своей стороны и мы, друзья Саши, решили тоже поставить вопрос о награждении Фадеева орденом. «Ведь при том, что Саша написал «Разгром» и этим поставил веху в развитии советской литературы, — рассуждали мы, — он был активным участником гражданской войны, дрался под Кронштадтом...»

И вот на каком-то широком собрании по литературным вопросам, происходившем в клубе бывшего Путиловского завода, который был переоборудован согласно постановлению общего собрания рабочих-путиловцев из церкви, кто-то из друзей Саши выступил с предложением обратиться в правительство с просьбой о награждении орденом писателя Але-ксандра Фадеева.

На «Красном путиловце», передовом заводе Ленинграда, Фадеева как писателя знали и любили; когда узнали, что он еще и дрался под Кронштадтом, то предложение это было встречено бурными аплодисментами и овациями.

Саша, присутствовавший на собрании, во время этих оваций тихонько встал и ушел. Я почувствовал, что он недоволен происходящим, и через некоторое время тоже поехал до-мой. Саша лежал на постели, зарыв голову в подушку. Он плакал.

— Зачем вы все это затеяли? — спросил он. — Разве можно поднимать свистопляску вокруг таких святых вещей. В какое положение вы меня ставите? Ведь могут подумать, что я принимал участие в организации этой шумихи. Что же это такое? Всегда жил скромно, честно — и вдруг такое бесчестье! Неужели ты, Юра, знал об этом и не остановил ребят?

По его настоянию эта «кампания» была тут же прекращена в самом зародыше.

Нет, я не хочу сказать, что Фадеев был лишен честолюбия. Но о том, какого «качества» было это честолюбие, свидетельствует другой эпизод, который произошел, если мне не изменяет память, на общемосковском писательском собрании, вскоре после смерти Алексея Максимовича Горького.

Кто-то в пылу литературной полемики сказал, обращаясь к Саше:

— Мы знаем, Саша, чего ты хочешь! Ты хочешь в нашей литературе заменить Горького!

И Саша ответил:

— Да, я хочу заменить Горького и не вижу в этом ничего такого, что порочило бы меня...

В данном случае я, конечно, могу припомнить только лишь смысл его ответа, но смысл был именно такой, и чуткая писательская аудитория прекрасно поняла благородный характер такого «честолюбия» и аплодисментами ответила на слова Фадеева.