Ю. Либединский
ПАМЯТИ ДРУГА
|
Фадеева эта картина привела в негодование. Как ни велики были идейные разногласия с некоторыми представителями писателей старшего поколения, Фадеев относился к ним с большим уважением и участием, прочитывал все, что появлялось из-под пера Вересаева, Сергеева-Ценского, Алексея Толстого, Тренева, Телешова.
В 1928 году я переехал в Ленинград. Но встречались мы по-прежнему часто. То я приезжал в Москву, то Саша — в Ленинград. Связь поддерживалась письмами, некоторые из них сохранились. Они дают представление о том, что в то время особенно волновало Сашу.
Вот письмо его от 2 апреля 1929 года. Привожу только конец его, так как начало посвящено личным переживаниям:
«...По тебе я очень соскучился и рад, что мы вместе проведем лето, — много у меня раздумий и по линии творчества, в частности о какой-то общественной неприкаянности (подчеркнуто А. Фадеевым. — Ю. Л.) нашей профессии (нет повседневной связи со всем живым, массовым, что творится вокруг, — кустарное наше дело и много зряшней мышиной беготни — а потребность в такой связи очень велика, и в то же время и боязно, что отсутствие или слабость такой связи может превратиться в привычку), и по линии отношения к разным людям, и по линии партийных дел. Встретившись, мы, наверное, изойдем разговорами. Кроме того, мне кажется, мы, поездив вместе, много сможем увидеть интересного и этим возместим то, что теряем, когда сидим за письменным столом. До 10 июня я буду в Москве, где меня задерживают дела по заводской ячейке. Если ты занят в Ленинграде до 7-го, то приезжай, если же еще задержишься, то я могу приехать в Ленинград числа 11-го. Телеграфируй, как это у тебя складывается, или напиши. Но ни в коем случае без меня никуда не уезжай.
... Володя Ставский уехал в Тверь изучать рабочую окраину. Они договорились с Исбахом, который уехал в Коломну, переписываться о ходе социалистического соревнова-ния (Коломна и Тверь — соревнующиеся заводы) и потом издать свою переписку. Из этого могло бы получиться нечто очень интересное...
... Юра! Немедленно телеграфируй, сдал ли Чумандрип в набор свою повесть для отдельной книги или нет. Захваченный множеством больших и малых, нужных и ненужных дел, я успел отредактировать ее только до половины и боюсь, что работаю зря, если он уже сдал, а работа оказалась трудной и кропотливой. Если не сдал, то я ее кончу и вышлю дня через четыре, а если уже поздно, так не буду тратить время. Обязательно срочно телеграфируй.
Крепко жму руку и целую.
А л е к с а н д р».
Перечитывая почти через тридцать лет это письмо, я поразился, до какой степени Саша по своей духовной сущности до конца своих дней остался таким же, каким был в моло-дости, — нежным в дружбе, готовым оказать творческую помощь другу-писателю, жадным до жизненных впечатлений. Не случайно здесь отчетливо выражено стремление к «по-вседневной связи со всем живым и массовым, что творится вокруг», то есть стремление к самой тесной связи с жизнью, которое он ощущал всегда.
На всю жизнь запомнился мне один эпизод, который раскрывает, с какой чувствительностью Саша относился к этической стороне писательской профессии.
|