Работая над «Последним из удэге» и стремясь сделать роман философско-синтетическим, Фадеев все чаще обращается к анализу своей творческой манеры и причинам затруднения в работе: «Вы думаете, интересно художнику возиться с многочисленными бытовыми аксессуарами — всеми этими «кнутовищами», «зипунами», деталями на-ружности, пространными описаниями природы и т. д.? Но избранная тобой манера детализации, стремление добиться физической ощутимости обязывают».

Фадеев принадлежал к тем художникам, у которых, говоря словами Леонардо да Винчи, «суждение превосходило произведение» *. Фадеев принадлежал к таким писателям, которые могли и умели, — что чрезвычайно трудно для писателя, вросшего в судьбы своих героев и событий,—подняться над творчеством, ценой больших усилий понять причины своих затруднений, осознать место своего произведения в общем ходе литературного процесса.

* «Тот живописец, который не сомневается, немногого и достигает. Когда произведение .превосходит суждение творца, то такой художник немного достигает, а когда суждение превосходит про- изведение, то это произведение никогда не перестает совершенствоваться...» («Живописец и его суждение»). В кн.: Леонардо да Винчи. Избранное. М., 1952, стр. 68.

Снова и снова обращается Фадеев к опыту величайших художников прошлого, убеждаясь, что для осуществления замысла «Последнего из удэге» в такой форме, как он задуман, необходим опыт работы не только в реалистическом стиле, но и в иных стилях,— романтическом, условном.

Эти стили дают большую возможность прямого выражения мысли, большую свободу авторской субъективности в трактовке героев, событий. В этом свете становится понятным усиленный интерес Фадеева к романтизму. Еще в записных книжках 30-х годов мы находим следы внимания к творчеству Байрона и молодого Гете, выписки из их произведений, попутные замечания Фадеева.

Однако это внимание к искусству романтизма не является результатом внезапного осознания Фадеевым того, что для достижения философско-синтетического стиля необходим опыт работы в иных манерах и отсюда подыскивание тех или других форм, помимо реалис-тической. Такого искусственного, чисто головного решения у Фадеева никогда не было. Его обращение именно к романтизму тесно связано с пафосом действительности и искусства 30-х годов: принятие конституции; радостное осознание «победы социализма по всему фронту», открывшиеся перспективы; грандиозные стройки, появление нового молодого поколения строителей общества, взращенного уже советским строем —в искусстве воз-никновение таких произведений, как «Допрос коммунистов» Иогансона, «Рабочий и колхозница» Мухиной; «Время, вперед!» Катаева, «Танкер Дербент» Крымова, «Люди из захолустья» Малышкина, «Флаги на башнях» Макаренко, «Мужество» Кетлинской и др.

Пафос самой эпохи способствовал развитию в творчестве Фадеева той струи романтического стиля, которая наметилась в «Последнем из удэге» в образах Алеши Маленького и Петра Суркова — в концепции нового человека как героя во многом найденного, обретенного. Так, в связи с принятием новой конституции в 1936 году Фадеев делает в своем дневнике следующие замечания:

«Кроме основного своего политического смысла, она выражает, закрепляет моральный облик нового человека и новых человеческих отношений.