Таким началом развязки всей совокупности противоречий, т. е. развязкой одного ее узелка, и предстает роман «Молодая гвардия».

Читатель и критик могут разойтись в оценке того или иного произведения. Для первого важно произведение само по себе, безотносительно к вопросам литературоведения. Понимание же произведения вторым основывается на выявлении связи данного произведения со всем творчеством писателя и развитием искусства вообще. И для критика иногда больший интерес может представлять произведение не только неоконченное, но даже и ненаписанное, а лишь задуманное — если оно является на творческом пути писателя центральным, если без него нельзя понять писателя во всем объеме его исканий и достижений. Поэтому наше утверждение, что «Молодая гвардия» — это, казалось бы, совершенно цельное и законченное произведение — в общем творчестве писателя представляет лишь одну грань его, по которой можно судить о художнике, особенностях его творчества только в тот период, а не вообще, ни в коей мере не умаляет значения данного романа самого по себе; оно лишь стремится точнее очертить место этого произведения в творчестве Фадеева и тем самым выявить и своеобразие романа.

Сама история развития советского искусства как бы «находила» в 40-е годы ему (искусству) в творчестве одного из ее художников (Фадеева) одну из возможных форм разрешения противоречий внутри метода и стиля, ясно выразившихся в «Последнем из удэге». Романтический стиль искусства социалистического реализма позволял художнику «оторваться от уз» бытовой достоверности, от «уз детали», давая простор выражению мыслей и чувств автора, а следовательно, и большей субъективности писателя, эмоциональности стиля, большей авторской активности в методе.

В этом плане интересны некоторые записи Фадеева 40-х годов. «Роль лирической эмоциональной окраски в понятии формы и стиля»,—помечает вдруг Фадеев в своей записной книжке. Это — результат раздумий писателя о различных формах субъективной и объективной манер повествования, формах, в своих истоках направленных к авторскому отношению к действительности, миру, людям, а в своем завершении — к определенному стилю. Появляется и другая, не менее интересная для понимания Фадеева тех лет запись в его дневнике: «Очень существенна в статье о стихотворениях Лермонтова критика Белинским Гете (которого он обычно ставит так высоко), критика за недостатки субъективного элемента. «Это и было причиною, почему менее гетевской художественная, но более человечественная, гуманная поэзия Шиллера нашла себе больше отзыва в человечестве, чем поэзия Гете». В искусстве прошлого и осмыслении его крупнейшими теоретиками Фадеев как бы ищет оправдания и объяснения романтической манере своего но-вого романа.