В самом деле, что представляет из себя, например, глава о Сережке Тюленине?

«Как бы ты повел себя в жизни, читатель, если у тебя орлиное сердце, преисполненное отваги, дерзости, жажды подвига, но сам ты еще мал, бегаешь босиком, на ногах у тебя цыпки и во всем, решительно во всем, к чему рвется твоя душа, человечество еще не поняло тебя?

Сережка Тюленин был самым младшим в семье и рос, как трава в степи...

...Как бы ты повел себя в жизни, читатель? Конечно, ты прежде всего совершил бы подвиг? Но кто же в детстве не мечтает о подвиге— не всегда удается его свершить...

...И в один из дней, ничем как будто не отличных от других дней твоей жизни, ты внезапно выпрыгиваешь со второго этажа школы во двор... Но все остальное несет тебе только разочарования и лишения.

Разговор с директором очень тяжел... А когда директор уходит, впервые никто не ругает тебя, от тебя словно бы все отворачиваются... И ты впервые замечаешь, что старые родители твои давно уже не имеют что надеть к празднику...

И слезы матери пронзают твое сердце. И лицо отца впервые кажется тебе значительным и печальным. И то, что он хрипит и дудит, это вовсе не смешно — это тра-гично... И ты груб с родителями, груб с сестрами, а ночью ты не можешь спать, тебя гложет одновременно и чувство обиды, и сознание своей преступности, и ты беззвучно утираешь немытой ладошкой две скупые слезинки, выкатившиеся на твои маленькие жесткие скулы.

А после этой ночи оказывается, что ты повзрослел»

Что это? «Диалектика души» героя? Несомненно, она здесь присутствует, она ведет всю главу, от начала до конца. «Диалектика души» — да, но «героя» ли, или самого автора, или их обоих; да нет!—троих (вкупе с читателем: «Как бы ты... читатель?»). Может быть, вся эта глава является авторским лирическим отступлением, данным в форме разговора с читателем и героем? Но тогда почему же она развивает сюжет с событийной стороны?.. И на «отступление» в его классической форме она не похожа так же, как и не похожа на предысторию характера героя, хотя и его прошлое, и прошлое его семьи, и многое другое в подробностях мы узнаем из нее...

Здесь нет ни чистой «диалектики души» (того, что Л. Толстой называл у себя «мелочностью»), ни чистого события, ни специально выделенного лирического отступления или авторского резюме (того, что Л. Толстой называл у себя «генерализацией»), ни развернутой истории характера,— хотя как будто все это и присутствует, но выступает в такой форме слитности, когда каждый из этих элементов как бы теряет свое самостоятельное значение и важен лишь как оттенок, грань этой цельной, слитной формы. То же можно сказать о главах, посвященных Любке Шевцовой («Должно быть, он совсем не понял ее, этот Сергей Левашов...»), Вале Борц («Валя проснулась будто от толчка... Унизительно и ужасно было так опускаться. В конце концов, какое ей дело до немцев!..»), Олегу Кошевому, матери Олега, его бабушке и т. д., словом, почти обо всех главах и героях романа.

Перед нами та самая форма образа, с которой мы встретились в главах пятой части «Последнего из удэге»,— форма синтетического образа, только уже не в сказовой манере повествования, а — романтической и применительно к иным героям.