Вскоре случилось несчастье: Буйко был ранен — осколком мины раздробило плечо. Он лишился чувств, а когда очнулся, с ужасом понял, что и он и весь его медсанбат оказались в плену.
Вместе с неволей на советских людей обрушилась неслыханная жестокость. На глазах профессора Буйко всех тяжелораненых стали бросать в яму.
— Стойте! Что вы делаете! — закричал Петр Михайлович, но в тот же миг его ударили по голове чем-то тяжелым, в глазах потемнело...
Профессор Буйко пришел в сознание, когда колонна пленных уже брела по степной дороге. Его вели под руки двое молодых парней.
— Эх, отец, отец,— сказал один из них. Говорил он почти шепотом, потому что им не разрешали разговаривать.— Доброе у тебя сердце, да только безрассудно это. Разве их словами остановишь?..
Профессор с благодарностью посмотрел на него. Это был невысокий черноволосый парень; на правой щеке у него темнел длинный, еще свежий рубец.
— Ты откуда родом? — спросил профессор.
— Из Рязани.
— А ты? — обратился он ко второму, светловолосому, широкоплечему, но исхудавшему до черноты юноше.
— Из Минска.
То, что эти незнакомые люди так самоотверженно заботились о нем, взволновало до слез: если бы не они, фашисты уже давно пристрелили бы его.
Вскоре колонну вывели на шоссейную дорогу. По рядам пронесся слух, что их гонят в Белую Церковь, в концлагерь. Буйко не раз приходилось попадать в безвыходное положение и смотреть смерти в лицо: в восемнадцатом тащили на виселицу петлюровцы, в девятнадцатом бросали в камеру смертников деникинцы, в двадцатом именно здесь, где-то возле Белой Церкви, гнали на расстрел белополяки. Но никогда еще он не испытывал такого острого чувства беспомощности. Петр Михайлович опустил глаза, чтобы скрыть слезы от товарищей по несчастью, не выдать перед ними своей внезапной слабости. Но как только колонна вышла на пригорок и впереди синей тучей показался лес, Буйко словно бы пробу-дился. Казалось, вдруг даже ростом стал выше. В глазах сверкнула надежда, и он ободряюще посмотрел на своих спутников. Те украдкой пожали ему руки. И вскоре во всех рядах люди незаметно обменивались рукопожатиями. Пленных охватило едва сдерживаемое возбуждение. Рязанец, остерегаясь конвоиров, потихоньку словно бы дохнул Петру Михайловичу в ухо:
— Спасибо, отец!
Но, не дойдя до леса, конвоиры повернули колонну на степную дорогу, напрямик в сторону Белой Церкви. Торопясь до наступления темноты прибыть на место, они гнали пленных быстрым маршем, ни на минуту не останавливаясь. Измученные немилосердным зноем, томимые голодом и жаждой, люди все чаще падали. Тех, кто не мог идти дальше, кон-войные пристреливали из автоматов.
Был убит и минчанин, попытавшийся напиться воды из лужи. Это случилось в сумерках, неподалеку от какой-то деревни. Профессор рванулся было к нему, но рязанец удержал его: товарищу уже ничем нельзя помочь.
