У костра громко засмеялись, а профессор Буйко тепло посмотрел на находчивого партизана. Это был тот самый великан Бовкало, которого профессор освободил на комиссии от мобилизации, приписав ему какую-то несуществующую болезнь. Теперь Бовкало— командир конной группы.
Из тех, с кем профессору довелось встречаться во время работы в комиссии, здесь был не только Бовкало. Почти половина конной группы состояла из числа спасшихся от мобилизации в Германию. Но лишь недавно, когда профессор Буйко пришел в отряд, многие из них узнали, кто был их спаситель.
И не только в конной группе встретил Петр Михайлович знакомых. Их было много и в других подразделениях отряда.
Вон, чуточку поодаль, у пулемета хлопочет невысокий ловкий Васько Чубатый, который наконец-то сбросил с себя опостылевшую шинель полицая. Ему старательно помогает та самая кареглазая боязливая девушка, которой профессор на комиссии в присутствии фон Эндера приписал тропическую малярию.
В мужском пиджаке, с пистолетом на боку, у нее очень воинственный вид.
И профессор невольно улыбнулся ей:
— Ну как, Марусенька, малярия уже не трясет?
— Чтоб она гебитскомиссара трясла! — сверкнула глазами девушка.
— О, фон эндеры теперь и впрямь трясутся! — добавил Васько Чубатый.— Даже в дотах дрожат!
— Вон как Ковпак встряхнул их! — вмешался в разговор парень в полосатой морской тельняшке.— Слыхали? Так встряхнул, что и Карпаты задрожали!
— А Федоров? — продолжил Бовкало.— Под Ковелем сто эшелонов в рай поднял!
— В рай, говорите? — засмеялся профессор. Ему были очень по душе партизанские беседы у костра.
А тем временем к нему все ближе и ближе придвигался рыженький, чем-то похожий на ежа старичок, который до сих пор молча сопел над своим самодельным ружьем. Еще совсем недавно он был водовозом в фастовской больнице, а теперь здесь перевозит раненых. И очень любит при случае заводить речь про «высокую» политику. Уже догадываясь, зачем старик пробирается к нему, профессор поднял руку, призывая к тишине:
— Давайте послушаем, что дед Скибка скажет.
— У меня вопрос! — не заставил себя долго ждать старичок и сердито оглянулся, будто все то, что говорилось здесь до его прихода, было мелким и незначительным.
— Какой именно вопрос? — уже серьезно, чтобы не унижать достоинства старика, спросил Буйко.
— А вот такой. Вы, к примеру, человек ученый. А скажите-ка, будьте ласковы, как оно там насчет второго фронта? Скоро ли его откроют наши союзнички?
Моряк не удержался, прыснул:
— Деду Скибке не ездовым быть, а комиссаром!
— Чего зубы скалишь? — напустился на него дед.— Ежели хочешь знать, каждый толковый ездовой должон комиссаром быть.— И снова к профессору: — Вот, к примеру, возишь хлопцев, они ведь ранены, от масс оторванные, лежат на телеге и спрашивают: а что там, дедушка Скибка, о втором фронте слыхивать? А что.им скажешь? Я ведь не состою в кумовстве с ихними Черчиллями.
Да, второй фронт в самом деле интересовал всех. Недавно профессор на общем собрании отряда с грустью говорил о том, что союзники не оправдали надежд. Еще в прошлом году должны были высадиться во Франции, но до сих пор топчутся на месте. Ничего нового по этому вопросу Буйко не мог сообщить. Однако ему не хотелось омрачать настроение бойцов, и он неожиданно провозгласил:
— А знаете, дед Скибка, второй фронт давно уже открыт!
Партизаны даже головы подняли от удивления.
