В глубоком яру, между стволами могучих ясеней, горел большой костер. Пламя то приседало, когда в костер кидали хворост, то вдруг с веселым треском бурно и высоко взлетало вверх, разгоняя густую темноту. И тогда среди деревьев причудливо метались фантастические тени, а сами деревья становились сказочно высокими, словно тонули вершинами в тучах, и лес приобретал торжественно-грозный вид.
Свет пламени выхватывал из темноты шалаши, палатки. У костра сидели, лежали, стояли вооруженные люди. Они были в самом разнообразном одеянии: и в крестьянских свитках, и в красноармейских гимнастерках, и в мадьярских френчах, и в немецких кителях, и в полосатых морских тельняшках, и в плащах, в шапках и фуражках, пилотках и беретах, в широкополых соломенных брилях и даже в итальянских шляпах. Такая же пестрота была и в их вооружении, напоминавшем музейную коллекцию.
Еще час назад на опушке леса кипел бой, а сейчас у каждого партизана был такой вид, будто никакого боя и не было. Все казалось будничным. Кто сушил портянки, кто чинил одежду, кто чистил оружие, кто пек картошку, и все негромко, но дружно подхватывали вслед за запевалой:
Гей? долиною, гей, Широко-о-о-ю козаки йдуть...
Вдоль яра пылало много костров. Там тоже пели, перекликались.
Костры то угасали, то снова вспыхивали, пугая темноту, и тогда казалось, что на яр налетели какие-то фантастические птицы, которые кружатся над ним, размахивают гигантскими крыльями и все пытаются выкрасть огонь.
Из палатки, стоявшей неподалеку от большого костра, вышел профессор Буйко в халате и белой шапочке. Он энергичным шагом спустился к ручью, чтобы помыть руки. Петр Михайлович только что закончил трудную операцию, спас от смерти еще одного раненого партизана. За время, проведенное в отряде, профессор Буйко окреп, загорел. Он даже начал шутить по поводу этого: дескать, не он лечит партизан, а они его.
В этот момент у дальнего костра запели:
Ревела буря, дождь шумел...
Буйко тут же баском подхватил:
Во мраке молнии блистали...
У ближнего костра засуетились, повскакивали и наперебой начали приглашать профессора:
— К нам! К нам, Петр Михайлович!
Буйко, вытирая полотенцем руки, подмигнул в сторону дальнего костра:
— И они поют!
Там как раз дружно поднялась волна басов, а над ней высоко-высоко зазвучал приятный тенор:
...И беспрерывно гром гремел, И ветры в дебрях бушевали...
Песня хватала за душу, бодрила, звала в новые боевые походы.
— Ах, какие удальцы! — весело сказал профессор, вслушиваясь в песню.
И вдруг он заметил, что все стоят вытянувшись, точно в строю, ожидая, пока он сядет.
Как-то сама собой выработалась у партизан привычка обязательно вставать в присутствии этого всеми уважаемого человека в белом халате. И в том, что люди вставали перед ним, не было никакой принужденности. Но Петра Михайловича это всегда смущало.
— Да что вы, что вы, товарищи! —проговорил он, поспешно садясь.— Садитесь, садитесь!
— Да это мы, Петр Михайлович, песню поднялись послушать,— быстро нашелся один из партизан.
