— Проводите меня немного,— тихо попросил профессор.
Из-за тучи над лесом выползла краюха луны, и между деревьями четко вырисовывались подводы, оседланные кони; суетились люди, искрами поблескивало оружие. Ночь выдалась тихая, свежая. Под ногами мягко хрустели влажные ветви. Терпко пахло прелыми листьями.
Шли молча. Вскоре лес кончился, и они остановились на краю высокой кручи. Внизу светилась речка Ирпень, а за ней в сиянии луны тянулись безбрежные луга, подернутые синеватой дымкой. Немного дальше по течению, на склонах берегов, виднелись очертания сел Томашовки и Ярошивки, а между ними чернела плотина.
И в селах, и на дорогах было тихо. Будто все там притаилось, кого-то ожидая.
Профессор оглянулся вокруг, прислушался, потом обнял Грисюка. Они пожелали друг другу счастливой дороги.
А через час профессор Буйко попал в засаду.
Его схватили как раз на той плотине с курчавыми вербами, которыми он всегда любовался. Петра Михайловича сразу же повели на допрос.
Хата, куда его привели, была до отказа набита жандармами. За столом при свете лампы с закопченным стеклом сидел офицер. На печи дети испуганно прижимались к измученной невзгодами матери.
Все тут было знакомо профессору. В этом доме он уже дважды делал «прививку» от мобилизации девушке— дочери хозяйки. Только сейчас ее не видно. Нет почему-то и хозяина.
Хотя жандармы были фастовские, профессора сначала никто не узнал.
Ефрейтор доложил жандармскому офицеру, где и как захватил партизана. Что это был партизан, он не сомневался. В доказательство своих слов ефрейтор поднял торбу, отобранную у «нищего», и выложил на стол хирургические инструменты.
Профессор понял, что, наверное, ему уже не вырваться из лап фашистов.
Из-за выступа печи высунулись две белые головки— девочки и мальчика. Буйко почувствовал на себе тревожно-сосредоточенные детские взгляды. Да, дети узнали его и с ужасом следили, что же с ним будут делать жандармы.
Офицера даже передернуло, когда ему доложили, что задержан партизан. Не выслушав до конца ефрейтора, он приступил к допросу:
— Кто есть ты? — спросил он.
Профессору было ясно, что прибегать к каким-либо легендам, чтобы запутать следы, нет смысла. Стоит ему подойти поближе к свету, и его опознают. Теперь судьба отряда и судьба партизанских лазаретов будет зависеть только от его выдержки. И он скорее детям, чем жандармскому офицеру, ответил:
— Я врач.
— Где был?
— В лесу.
Жандармскому офицеру понравилась такая откровенность.
— А что ти делать в лесу?
— Партизан лечил.
Офицер, пораженный смелым признанием, поднял лампу и с интересом посмотрел на партизанского врача. Вдруг рука его вздрогнула, и он, словно потрясенный неожиданной встречей, вскочил на ноги. Перед ним стоял именно тот, за кем гестаповцы всех киевских районов охотились уже давно.
— Ви есть профессор Буйко?
— Вы не ошибаетесь,— ответил профессор.
