В хате поднялась суета. По знаку офицера один жандарм быстро выскочил за дверь и куда-то помчался, двое встали у стола, трое — у порога, а остальные вытянулись на страже у окон.
Офицер сел. Он приготовил авторучку и то ли спросил, то ли приказал:
— Профессор Буйко будет говорить правду?!
— Да. Я буду говорить правду.
— Профессор Буйко будет говорить, сколько есть партизан? И где они?
— Много партизан,— ответил профессор.
— Сколько много? Где? Садись! — указал офицер на скамейку.
Профессор сел. В это время в хату влетел обер-лейтенант в форме эсэсовца. Видимо, именно за ним посылал жандармский офицер своего подчиненного. Запыхавшийся эсэсовец остановился возле стола и с каким-то настороженным любопытством начал рассматривать партизана, о котором много слышал.
Петр Михайлович, словно не замечая эсэсовца, немного громче повторил:
— Партизан, герр офицер, очень много. И они всюду, их можно встретить в каждом лесу, в каждом яру, за каждым...
Профессор не договорил: обер-лейтенант с силой ударил его по лицу. Буйко упал.
По приказанию офицера к нему подошел жандарм, чтобы помочь ему подняться. Но профессор уже встал сам и не садился на скамейку, ожидая нового удара.
По седой бороде текла кровь.
— Ой!..— вскрикнула девочка.
Профессор вздрогнул от этого крика. Тяжело дыша, он сурово посмотрел на эсэсовца и хриплым голосом закончил:
— ...за каждым кустом партизаны!..
— Гришюк! Гришюк! Где? — нетерпеливо оборвал его обер-лейтенант.
Эти вопросы выдавали, что гитлеровцам еще неизвестно, где отряд Грисюка, хотя они были уверены, что он где-то поблизости, и спешили поскорее выведать у профессора, где же именно, чтобы не дать возможности отряду ускользнуть.
Но Петр Михайлович молчал. Еле заметная насмешливая улыбка тронула его губы: дескать, так я тебе и скажу!
Обер-лейтенант выхватил пистолет и наверняка застрелил бы профессора, если бы жандармский офицер вовремя не схватил его за руку. Раздался выстрел. Пуля, едва не задев жандарма, брызнула осыпью мела с потолка.
Профессора сбили с ног, схватили и потащили к порогу. Три жандарма долго возились с ним, выкручивая ему руки. Затем они засунули его пальцы в щель между притолокой и дверью.
— Будешь говорить?! — кричал, весь содрогаясь от бешенства, жандармский офицер.
На печи снова в ужасе заметались дети, прячась за спину матери. Заслонилась руками и мать. Только девочка — такая же по возрасту, как и Ясик,— закусив губы, со слезами, застывшими в глазах, смотрела на профессора так, будто готова была вот-вот броситься ему на помощь.
Не отвечая на вопрос жандарма, Петр Михайлович с необычайной теплотой посмотрел на девочку, словно сказал ей: «Не плачь, дитя, не плачь!..»
Дверь притворили сильнее. У профессора хрустнули кости пальцев, из-под ногтей брызнула кровь.
Петр Михайлович потерял сознание и упал, сильно ударившись головой о порог.
Его оттащили от двери и долго отливали водой. Офицеры бранили жандармов за то, что они слишком переусердствовали с дверью и теперь приходится терять много времени, чтобы привести партизана в сознание.
