Раненых по одному развозили по селам на крестьянских подводах, для маскировки нагруженных хворостом. Состояние Бориса Башкирова оставалось тяжелым. У него был поврежден позвоночник. Требовалась очень сложная операция, которую невозможно провести в походных условиях. Профессор отложил операцию до вечера, чтобы сделать ее в теплой хате.
— Ну, сынок, крепись,— говорил он Борису, с помощью Сайда осторожно прикрывая его на телеге ветками. Еще неделя-две, от силы три — и ты будешь дорогим гостем у меня дома, в Киеве. Ты был в Киеве? Нет? О, чудесный город, красавец!
Профессор с такой любовью говорил о Киеве, что каждый, кто еще не видел Киева, мечтал по окончании войны непременно побывать в этом древнем городе.
Отправив раненых, партизаны долго еще не расходились. Вокруг палатки радиста толпилось множество людей. Сколько волнующих мыслей у каждого вызвало сообщение о быстром и неудержимом наступлении Красной Армии! Куда и усталость девалась!.. У всех было одно желание: до вечера передохнуть — и снова в бой.
Однако события развернулись так, что отдыхать не пришлось. С южного поста на взмыленном коне примчался дозорный и сообщил, что из Фастова к лесу движется эсэсовская механизированная часть. Почти вслед за ним прискакал всадник с северного поста с донесением о том, что из Бышева к лесу движется вражеская автоколонна с пехотой.
Не успел отряд принять боевой порядок, как в воздухе появилась «рама» — так партизаны называли двухфюзеляжный самолет «фокке-вульф». «Рама» долго кружила над лесом, выискивая партизанский лагерь. Неизвестно, заметила она что-нибудь или нет, но через некоторое время исчезла.
А за речкой уже отчетливо был слышен грохот танков. Стало совершенно ясно, что фашисты окружают лес, отрезают партизанам пути отхода.
Положение стало напряженным. Ввязываться в бой было бы неразумно, а маневрировать негде: лес небольшой. Тревожно угасал день. Лагерь окутывала влажная, угнетающе молчаливая темень...
В штабном шалаше совещались. При тусклом свете карманных фонариков вокруг сильно потертой на сгибах карты, развернутой на шинели, сгрудились командиры и комиссары. Было принято решение: все тяжелое имущество закопать и прорываться из окру-жения отдельными группами. Местом сбора групп после выхода из окружения избрали Мотовиловский лес.
Когда все связанное с походом было решено, Грисюк еще раз напомнил командирам, кто когда выступает, кто за кем продвигается, кто кого поддерживает во время схватки с вражескими частями.
— А теперь еще один вопрос, не менее важный,— подчеркнул Грисюк и заговорил о раненых, отправленных в села. К ним нужно было немедленно послать врача. Врачей в отряде было немало, и Грисюк специально сказал об этом на совещании, чтобы подобрать наиболее подходящую кандидатуру.
— Разрешите,— вдруг поднялся присутствовавший на совещании профессор.— Раненые — это моя забота. У вас уже и так мало времени. Я думаю, что мы с Антоном Степановичем сами найдем нужного человека.
Грисюк согласился с Петром Михайловичем. В самом деле, времени в обрез: дорога каждая минута. Командиры разошлись. Грисюк решил сначала проверить готовность к выходу каждого подразделения, а потом вместе с профессором подобрать и отправить в села врача. А когда вернулся — не узнал профессора. Перед ним стоял нищий в рваной сермяге, с большой заплатанной сумкой через плечо. Грисюк понял: Петр Михайлович сам собирается идти к раненым.
Командир отряда попытался отговорить Буйко от опасного похода, попробовал запретить ему идти в села, но вскоре понял, что профессора не остановишь. Он уже все взвесил и обдумал. Рассуждения Петра Михайловича были весьма логичными: в селах его уважают, помогут, если возникнет необходимость; а главное — некоторым раненым, например Борису Башкирову, нужны такие сложные операции, с которыми никто другой не справится.
