Если обратиться к «Разгрому», то и там портреты героев как бы толстовские (всем памятные глаза Левинсо-на с их способностью постоянно меняться, или пушистые косы, дымчатые глаза Вари и др.).

Хотя именно в «Разгроме» уже намечается новый подход писателя: части этого романа строятся (очевидно, и задуманы) как портреты каждого из главных героев. Главы даже названы по героям: «Морозка», «Левинсон», «Разведка Метелицы». Это не значит, разумеется, что в данных главах образы этих героев исчерпываются и что в других местах романа характеры их не развиваются и не раскрываются иногда с новой неожиданной как будто стороны,— нет. Доказывать это, думается, излишне.

Но это уже говорит об определенной направленности авторской мысли к концентрированному, сомкнутому портрету-характеру (хотя бы писатель и не отдавал себе ясного отчета в этом). Портрет в «Разгроме» разрастается на целую главу, и сам по себе, в своем художественном воплощении он еще ничуть не свидетельствует о какой-то новизне или даже поисках этой новизны. О новой направленности можно догадываться только по внутренней установке на главы-портреты.

Знаменательно, что и в «Последнем из удэге» новая форма (портрет-характер) относительно главных героев дает знать себя скрыто. По «Записным книжкам» Фадеева ранних лет уже можно видеть, как четко формируется в его сознании каждый из этих образов.

Четкое представление о каждом герое выливается у Фадеева-романиста в законченные портреты-характеры, как это видно на примере персонажей «второй линии». Но такой портрет-характер трудно развивать непосредственно как характер, столь он закончен и определенен. Это можно делать лишь опосредованно — через действия, события, ставя все в новые и новые обстоятельства, испытывая в разных ситуациях. Портрет-характер, сконцентрированный сразу, развитию (в смысле изменения) не поддается, застывая под пером писателя, как застывает глина в руках скульптора. Постоянные затруднения Фадеева в работе над сюжетом и, в конечном счете, диспропорции в его образах и событиях, думается, вызываются активным становлением нового типа образа-портрета-характера, когда даже трудно сказать, хочет того сам писатель или нет, делает он это, сознавая по-следствия— или нет. Ибо оба противоположных процесса идут одновременно: борьба с отливанием образов в законченные, завершенные формы (отсюда «перетасовка карт») и стремление все же довести образы до законченности. Действительно, события в романе, с одной стороны, вроде бы все время развиваются, с другой — топчутся на месте и, собственно, событий никаких не происходит. Если вычесть всю событийную часть романа, принадлежащую экспозиции (а к ней относится история жизни Лены и Сережи Костенецких), то останутся лишь два момента, вокруг которых группируется все прочее: хождение Сережи и Мартемьянова по деревням и стойбищам для проведения выборов на повстанческий съезд и спор Алеши и Петра о тактике. Через эти два момента пропускается все прочее.

Вот почему Фадеев борется с таким изображением главных героев. Он рассредоточивает черты портрета по разным главам; повторяет деталь образа. Например, чер-ты портрета Суркова, приводимые Фадеевым в различные периоды жизни героя — детство, юность, зрелость, при различных обстоятельствах, в которых оказывается герой, должны, казалось бы, складываться в портрет движущийся, меняющийся, пусть с акцентом на характерные детали, но меняющийся, «текучий».