В работе Фадеева над изображением внутреннего мира героев романа «Последний из удэге» мы уже стремились показать направление его поисков и то, как форма «диалектики души) Фадеевым преобразуется (см. главу вторую). Приведенный выше отрывок из «Черной металлургии» уже окончательно закрепляет направление поисков более раннего Фадеева, отливая их в особую, присущую именно ему форму.

Чувства, мысли героя, в данном случае Балышева, развертываясь как драматические переходы,— это одновременно и прямые авторские вмешательства («а впрочем, черт его знает, почему он волновался...»; «да, они были созданы друг для друга») и неудержимо движущийся сюжет (не только в воспоминаниях героя и размышлениях о будущем: перед нами проходит само событие— встреча героев). То, что Л. Толстой различает в своем творчестве как «мелочность» (т. е. психологический анализ) и «генерализации» (авторские обобщающие мысли), у Фадеева слито, их невозможно разделить, одно пребывает в другом. Это уже не «диалектика души» в чистом виде, что диалектика и души героя, и авторского начала, и события, и сюжета в целом.

Преддверием этого в романе «Последний из удэге» были страницы, посвященные отношениям Сережи Костенецкого и Фроси, где «диалектика души» Сергея была одновременно и развитием сюжета с событийной стороны, и авторским отношением, и многим другим; то же можно сказать о последних главах романа (о Масенде).

Еще в «Разгроме» Фадеева, как мы говорили об этом в первой главе, сохранявшем во многом толстовский тип психологического исследования, толстовскую «диалектику души», уже сказывалось нечто свое, особое. В тол-стовскую структуру «диалектики души» врывалось вдруг авторское лирическое начало. «Он (Левинсон.— Л. К.) шел, уже не разбирая дороги, и холодные росистые ветви освежали его лицо, он чувствовал прилив каких-то не-обыкновенных сил, как бы вздымавших его над родимой оболочкой (не к новому ли человеку, которого он жаждал всеми силами души?!)».

Однако в «Разгроме» это авторское начало сказывалось еще застенчиво и угловато. Выражаясь в одной-двух фразах, оно не проникало собою всего психологического рисунка, но уже задавало ему свой особый тон.

В дальнейшем авторское начало все более разрастается. Получая романтическую окраску в «Молодой гвардии», оно заполняет собою все, образуя неразрывное единство автора и героев. Более того, авторское лириче-ское начало разливается по всему психологическому исследованию. Оно как бы перехлестывает через край, через героя, порою даже создавая ощущение, что исчезает «диалектика души» героя и остается лишь авторская.

В «Черной металлургии» авторское лирическое начало выступает в полной зрелости. Оно как бы входит в берега, еще более углубляется, появляясь уже в новом, не романтическом, а реалистическом качестве. Некоторой предтечей в этом отношении была «диалектика души» Сережи Тюленина («Как бы ты повел себя в жизни, читатель...») в «Молодой гвардии». Но здесь чувствовалась романтическая напряженность чувств, подчеркнутость, даже (чуть-чуть) нарочитость. Приведенный выше отрывок из «Черной металлургии» уже настолько сплавляет авторское начало с «диалектикой души» героев, что воспринимается как нечто единое, органичное и, главное, естественное.

Авторское начало, выступая сразу как поясняющее («Даша назначила Балышеву встречу в райкоме, утром, в воскресенье, когда там никого нет, кроме дежурной в приемной — больше им негде было бы встретиться наедине»), затем уходит вглубь характера героя, в его состояние («И в этой приемной, пока дежурная докладывала о нем, Балышев испытывал волнение, сходное с волнением перед экзаменом. Он не видел Дашу двадцать лет... в нем проснулось былое чувство любви»). И опять, как бы останавливая героя, выступает снова («Но сейчас это не было волнение любви») и затем сливается воедино с внутренним миром (переживаниями) Балышева и Даши.

После слов «может быть, она сразу и не ответила на его чувство...» мы уже не в силах расщепить героев и автора, мы отдаемся целиком этому удивительно драматическому и одновременно гармоничному в своем драматизме раскрытию «диалектики души» героев и автора, проникновенной логике чувств, переходов от воспоминаний к настоящему и обратно, где сливаются воедино автор и герои, где авторское лирическое начало, как прибой моря, на мгновение накатывает на берег, чтобы затем вновь отхлынуть...

Итак, мы видели, что направление исканий Фадеева — синтетический стиль и образ. По этому пути идет работа писателя над всей художественной структурой его произведений, в том числе, над портретом и психологическим анализом. Тенденция к синтетическому портрету сказывается в стремлении писателя к концентрации черт внешних и внутренних, к созданию собранного портрета. В психологическом анализе искания эти проявляются как сплав мыслей и чувств героя с авторским началом, действием, сюжетом.

* * *

Искания и достижения...

Мы хотели понять, как они были взаимно связаны в художественной работе Фадеева, в его негладком писательском пути — творческие достижения (как они выразились в завершенном тексте его романов) и непрестанные, непрекращавшиеся до последних лет жизни творческие искания. Романы Фадеева, их опубликованные, известные всем читателям тексты,— это не весь Фадеев-художник. И бросающиеся в глаза различия этих романов, их художественной манеры и стиля останутся необъясненными, цельность творчества Фадеева недостаточно понятой, если мы не оценим значительность и содержательность самих по себе исканий писателя, его единого творческого замысла, всю жизнь волновавшего писателя и обнимавшего все его творчество. Этот замысел был как бы «больше», многостороннее и сложнее каждого романа Фадеева, взятого по отдельности; обширности и масштабности этого замысла более всего отвечал по внутренней идее своей оставшийся незаконченным роман «Последний из удэге». Ему поэтому в нашей работе, в соответствии с задачей ее, уделено наибольшее внимание.

Творческим исканиям Фадеева, процессу непрерывной кристаллизации и становления внутренней художественной идеи его творчества посвящена была настоящая книга.