...Ах, как далеко вперед забежал я из 1943 года! Как долго еще жить до тех семидесятых годов, когда приеду я в Рославль. И приеду ли когда-то вообще, останусь ли жив в этой чудовищной круговерти войны с бомбами и голодом, далекими дорогами и подступающими холодами? Еще лишь сентябрь 1943 г.. И мы, пять матерей с одиннадцатью детьми, стоим перед добрым, заботливым Сергеем Петровичем и он уговаривает нас:
- Я вам добра желаю. Поживите в Рославле, пока мирная жизнь войдет в колею. На Брянщине вас пока не ждут никакие блага. Там фашист все порушил, города и деревни сожжены. Неизвестно, что в вашем Аенинском делается, цел ли он. Я понимаю, что тянет на родину, но лучше уж подождали бы.
- Вы правы, Сергей Петрович, - вздохнула Рябова. - Ничего хорошего там нас не ждет. Но душа рвется домой. Ведь если придет весточка с фронта от наших мужей и сыновей, то именно туда, а не в Рославль. Да и партизаны наши к своим очагам вернуться должны. Может, уже ждут нас у руин, может, отстраивают их. Так что спасибо вам великое за уют, за добро, за то, что приветили. Но пойдем мы. Вы простите уж...
Показали нам рославльчане дорогу, и мы двинулись. Два чувства одолевали нас. Одно: хотелось остаться у этих приветливых, заботливых людей, где будет и тепло, и хоть какая-то пища. И второе: скорей, скорей уходить от этих проклятых мест.
Шли, не зная, сколько предстоит еще идти, месяц, год, всю жизнь? Монотонная, изматывающая дорога, удручающие глаз пейзажи: разбитая военная техника, одинокие трупы в стороне от дороги. И не только немецких, но и наших солдат. Посиневшие, набухшие тела, над которыми зловеще вьются и каркают вороны и сороки. Мы - дети - трупов уже не боялись, привыкли, даже не смотрели на них, как в первое время. А от других страхов уже и плакать не было сил. Помню, на какой-то день пути, уже в сумерках зашли в один уцелевший дом. Кажется, это было в городке Кричеве. Валились с ног, надо было где-то переночевать.
- Есть здесь кто-нибудь?
- Проходите, - ответил женский голос.
Мы устремились на лавки - скорее усесться, протянуть ноющие ноги. И кто-то из детей в темноте вдруг наступил на раму лежащую на полу. Зазвенело, рассыпаясь, стекло.
- Что же вы натворили? - вскрикнула хозяйка. - Я из всех разбитых домов эти стекла по кусочкам собирала. А вы все погубили. И откуда вы взялись на мою голову? Уходите.
- Успокойтесь, миленькая, - стала уговаривать ее моя мама. - Не гоните нас против ночи. Утром мы поможем вам еще стекол набрать. Посмотрите на детей наших. Они едва жи-вы. Выгоните - совсем погибнут.
Боясь, что нас сейчас выгонят, горько и бессильно заплакала Екатерина Лимпеевна Снытко:
- Миленькая, у меня доченька при смерти, несу большую из фашистского лагеря. И у Марии Пантелеевны вон также с дочуркой. Если не выгонишь нас, может, донесем живыми домой.
Недолго хмурилась женщина. Тронули ее мольбы матерей и уже и в ее голосе слышались слезы:
- Да что я, фашистка какая, что ли, чтобы выгонять вас? Это я так, от неожиданности наворчала. Оставайтесь, конечно. Будем живы - все наживем. Что там стекло...
Звали хозяйку Дарьей. Расспросила наших матерей об их мытарствах, уложила спать детвору и долго вздыхала, сетуя, что нечем даже угостить нас.
Утром, чуть забрезжил рассвет, мама тронула меня за плечо:
- Вставай, сынок, в путь пора.
| << Назад | Вперёд >> |