Пожилой мужчина, который вел нас, все время говорил. То возмущенно, то сокрушаясь, то советуя что-то.
- Такая холодная осень, а детки ваши плохо одеты. И нездоровы, это сразу видно. Какие изверги, а! До чего советских деток довели! Ну ничего-ничего. Теперь вы на свободе. Это главное. Правда, питание вашим детям хорошее нужно, да где его взять сейчас? Но хоть что-нибудь придумаем, конечно. И лекарства бы достать для них. Но при теперешней жизни, какие лекарства могут быть?Эх-хе-хе... Такие дела, значит. Все гады изуродовали: и землю, и жилье, и детей, значит.
Мы шли по улице Советской. Об этом мы, детвора, узнали от Фроси, которая читать научилась еще до войны, закончив два класса. Вглядываясь в разбитые, висящие на некоторых домах трафаретки, она с гордостью сообщила нам:
- Улица Советская, ясно? Не немецкая, а наша, Советская.
Сейчас, будучи уже немолодым человеком, я думаю иногда: почему, услышав это, мы, несмышленые мальцы, тоже почувствовали тогда необъяснимую гордость? Неужели мы уже понимали что-то? А может, это было уже у нас в крови? Да нет, все же такое чувство нам внушили наши мамы, которые даже в тяжелейшие лагерные или тюремные дни иногда говорили нам:
- Детки, вы - советские люди. Славяне вы...
Просто - "вы - советские", а это, мы понимали, к чему обязывает, это что-то высокое, гордое, красивое. Так что даже за запорами или колючей проволокой, мамы не забывали о нашем воспитании, о нашей родовой и национальной гордости! Напоминали мальчишкам, что они мужчины и не должны хныкать, что должны оберегать девочек, что наши отцы и братья в партизанах или на фронте бьют фашистов. И что мы — советские люди, А когда нам Фрося сказала, что идем по улице, которая так и называется, мы как-то даже воспрянули духом. В другое время, проходя по улице Советской, навряд ли кто-то из нас задумался о значении такого факта, а в тот раз - другое дело. Мы шли по своей, Советской. У этой улицы не только название было такое, она в самом деле, в прямом смысле была Советской. Как хорошо нам было идти по ней!
А навстречу шли люди. Несли какие-то домашние пожитки, какие-то узлы. Наверное, возвращались в свои, оставленные во время оккупации дома. Они радостно здоровались с нами, и мы с такой же радостью отвечали им.
Мария Макаровна всю дорогу расспрашивала Тихомирова о судьбе людей, что были в лагере, возле которого мы побывали недавно. Ведь там, когда нас угоняли, оставалось немало наших земляков с Брянщины. Что с ними? Успели ли спастись?
- Понимаю, милые женщины, ваше беспокойство, - отвечал Тихомиров. - Но знаю немногое. Разное говорят. Часть узников, говорят, успела сбежать. Многих немцы расстреляли. Сам я здесь, в Рославле, не был. В партизанах воевал. Да вот покалечен сильно. Другие после освобождения с армией дальше пошли, а мне уже воевать не придется. Полный инвалид. Такие вот дела. Ну вот и пришли. Заходите сюда, в подвал. Это штаб наш.
Сергей Петрович, которому передал нас Тихомиров, сидя в полутемном подвале, встретил нас, сокрушенно разведя руками:
- Вот так и живем. Этот подвал - все, что мы имеем. Весь город сжег немец, одни руины остались.
Потом, безо всякого перехода, стал объяснять:
- Знаете, во что они превратили город? Здесь у нас был сортировочный лагерь. Сортировали, кого в Германию отправлять, кого в лагерь, кого сразу под пулю. Много тысяч людей побывало здесь за это время. Может, даже сотня ты-сяч. И вы в том числе.
| << Назад | Вперёд >> |