| 37 |
Почти не прихрамывая, застоявшаяся кобыла без понукания хорошо шла трусцой по накатанной и очищенной ветрами от заносов дороге, корова, видимо надеясь на теплое стойло где-то впереди, легко и послушно поспевала за ней.
Савелий наконец дал волю своим чувствам. Обнял Расхвата, позволил ему лизнуть себя несколько раз в лицо и, гладя собаку, повторял: "Расхватик, выжил, дорогой? Небось и не понимаешь, что я жизнью тебе обязан: разорвал бы меня тот волчина, что руку прокусил, если б не ты... Ну, успокойся, успокойся". - Савелий надавил легонько на спину пса, что означало: "Лежи" - и взялся за вожжи.
Темнота уже скрыла позади спящие окраины райцентра...
И безмолвие, и мороз, и поземка - все это однообразие навевало успокоение.
Однако проехали еще, может быть, двадцать минут, а может, и час, даже больше... И в монотонное спокойствие мало-помалу вторгалось всевозрастающее тревожное уныние.
Савелий вовсе не торопил конягу, понимая, что самочувствие коровы и кобылы, которую неведомо кто назвал, как жеребца, - Буланкой, Буланым, теперь для него было всего важнее, и надо экономить их силы.
Но чем дальше и дальше оставался позади райцентр, тем вроде бы пустыннее и темнее делалось вокруг, словно кобыла вместе с коровой, собакой и Савелием углублялись в какую-то необжитую, страшноватую пустоту. И временами делалось чуточку жутко от окружавшей тишины, потому что монотонного завывания поземки и легкого поскрипывания снега под копытами коровы и лошади Савелий уже не слышал теперь, с головой уйдя в лохматый воротник тулупа.
Мельком проскользнула мысль: "В такой глухомани еще хорошо, Расхват рядом..."
Взбадривая самого себя, Савелий глубоко вздохнул в воротник и шевельнул кнутом.
- Шагай ходчее, Буланка...
А Расхват сразу навострил уши и даже приподнял морду, готовый тут же вскочить.
"Вот чудило! - улыбнулся Савелий. - Одурел, видно, от радости, что домой едешь!"
И Савелий на некоторое время притих опять, будто его вовсе нет в розвальнях. Но, чуть отогнув угол воротника, стал внимательно наблюдать за собакой в надежде, что Расхват снова уткнет свою лобастую морду в солому и задремлет или уснет...
Однако пес, будто наперекор ему, даже приподнялся на передние лапы и, вглядываясь в темноту, тихонько, словно предупреждающе, взвизгнул.
А лошадь стала вдруг забирать вправо, как будто кто-то незримый, кого почуял Расхват, ухватил ее под уздцы и сворачивал с дороги на целину.
Савелий раздраженно дернул вожжами и пробасил:
- А ну, ходчее! Не балуй, Буланка!
Лошадь скорости не прибавила, но затрусила, будто взаправду бежит.
И мороз, и встречный ветер не утихали, не усиливались, все вокруг Савелия оставалось таким, как было: и одноглазая лошадь скоро опять заковыляла своим обычным шагом, и Расхват лег - вроде бы снова задремал, но голову положил теперь не на солому, а на вытянутые перед собой лапищи: снежно-белые на фоне черной соломы...
Савелий наконец дал волю своим чувствам. Обнял Расхвата, позволил ему лизнуть себя несколько раз в лицо и, гладя собаку, повторял: "Расхватик, выжил, дорогой? Небось и не понимаешь, что я жизнью тебе обязан: разорвал бы меня тот волчина, что руку прокусил, если б не ты... Ну, успокойся, успокойся". - Савелий надавил легонько на спину пса, что означало: "Лежи" - и взялся за вожжи.
Темнота уже скрыла позади спящие окраины райцентра...
И безмолвие, и мороз, и поземка - все это однообразие навевало успокоение.
Однако проехали еще, может быть, двадцать минут, а может, и час, даже больше... И в монотонное спокойствие мало-помалу вторгалось всевозрастающее тревожное уныние.
Савелий вовсе не торопил конягу, понимая, что самочувствие коровы и кобылы, которую неведомо кто назвал, как жеребца, - Буланкой, Буланым, теперь для него было всего важнее, и надо экономить их силы.
Но чем дальше и дальше оставался позади райцентр, тем вроде бы пустыннее и темнее делалось вокруг, словно кобыла вместе с коровой, собакой и Савелием углублялись в какую-то необжитую, страшноватую пустоту. И временами делалось чуточку жутко от окружавшей тишины, потому что монотонного завывания поземки и легкого поскрипывания снега под копытами коровы и лошади Савелий уже не слышал теперь, с головой уйдя в лохматый воротник тулупа.
Мельком проскользнула мысль: "В такой глухомани еще хорошо, Расхват рядом..."
Взбадривая самого себя, Савелий глубоко вздохнул в воротник и шевельнул кнутом.
- Шагай ходчее, Буланка...
А Расхват сразу навострил уши и даже приподнял морду, готовый тут же вскочить.
"Вот чудило! - улыбнулся Савелий. - Одурел, видно, от радости, что домой едешь!"
И Савелий на некоторое время притих опять, будто его вовсе нет в розвальнях. Но, чуть отогнув угол воротника, стал внимательно наблюдать за собакой в надежде, что Расхват снова уткнет свою лобастую морду в солому и задремлет или уснет...
Однако пес, будто наперекор ему, даже приподнялся на передние лапы и, вглядываясь в темноту, тихонько, словно предупреждающе, взвизгнул.
А лошадь стала вдруг забирать вправо, как будто кто-то незримый, кого почуял Расхват, ухватил ее под уздцы и сворачивал с дороги на целину.
Савелий раздраженно дернул вожжами и пробасил:
- А ну, ходчее! Не балуй, Буланка!
Лошадь скорости не прибавила, но затрусила, будто взаправду бежит.
И мороз, и встречный ветер не утихали, не усиливались, все вокруг Савелия оставалось таким, как было: и одноглазая лошадь скоро опять заковыляла своим обычным шагом, и Расхват лег - вроде бы снова задремал, но голову положил теперь не на солому, а на вытянутые перед собой лапищи: снежно-белые на фоне черной соломы...
| << Назад | Вперёд >> |