Но женщины - уставшие, измученные холодом и бомбежками, страхом за своих детей - в этот раз не в силах были подчиниться логике. Разумом понимали, что надо идти подальше от этих краев, а тело не подчинялось, не хотело отрываться от знакомого места, где совсем недалеко, в тех самых Рябинках можно бы найти тепло и уют, надежный кров над головой и хоть немного еды для детворы. Той скудной пищи, которой нас наделили, оторвав от себя, женщины Рябинок, хватило на сутки, и мальчишки с девчонками, как голодные птенцы, уже попискивали, теребя матерей и требуя еды.
Сейчас, читая эти строки, кто-то, возможно, подумает: да что же это он все о еде да о еде? Что ж это за дети такие были несознательные, не понимали, что война, вокруг враги, требовали есть и все тут? Больно мне даже сознавать, что так может подумать кто-то из нынешних читателей. И поэтому скажу следующее: дети есть дети. Их маленькие тельца истощаются намного быстрей, чем у взрослых, голод их мучает так, что они теряют сознание и впадают в истерику. И это не каприз, не детский эгоизм, а требование естества, инстинкт самосохранения. Детям нет дела до войн и стихийных бедствий, самые маленькие из нас, те, кому не было и пяти лет, даже не понимали, что такое враг, кто такие гитлеровцы, полицаи. Им не было дела до немцев, русских или белорусов. Весь белый свет они делили просто на хороших и плохих людей. Даже немцев из лагерной охраны, издевавшихся над военнопленными и их матерями, дети определяли коротко и лаконично: плохой дядька. И если называли иногда вошедшей в моду кличкой "фриц", то только потому, что научились этому слову от взрослых. "Фриц" - не означало немец. Это было просто ругательное слово, тот же "плохой дядька". Сейчас, через много лет мне я моим тогдашним юным солагерникам, конечно, кажется, что, мы хорошо разбирались, кто такие гитлеровцы, зачем они пришли на нашу землю, что это враги, с которыми там, далеко на востоке воюют наши отцы и старшие братья. На самом деле дети понимали лишь одно: это очень плохие дядьки, они убивают хороших дядечек - военнопленных, не дают нам еды. И поэтому они были "фрицы", "гады", "гитлеровцы", «фашисты»... И если вслед за мамой моя трехлетняя сестричка Зиночка повторяла обычное проклятие "Ничего, отольются вашему Гитлеру наши слезы!", это не означало ведь, что она понимает, кто он такой, этот Гитлер.
Впрочем, не вся детвора так эгоистично требовала еды. Я уже говорил, что это свойственно для детей трех-пятилетних. Мне было больше восьми, и я уже умел терпеть, не обременяя маму бесполезными требованиями, чтоб не причинить ей новых терзаний. О Фросе и говорить нечего. Она была уже взрослой, подростком, которого уже впору было называть не девочкой, а девуш кой. В тюрьму, а потом в лагерь она попала ребенком. Вырвалась оттуда человеком, у которого сознание намного опередило ее возраст. Вспомните, дорогие читатели, себя или своих детей в 12-14 лет. Разве не хотелось вам хорошо поесть, полакомиться, получить от взрослых гостинец? Наверное, хотелось и Фросе. Но, подражая взрослым женщинам, последний кусочек хлеба, единственную горсть найденной на болоте ягоды она отдавала самым младшим из нас. Да и вообще она была не просто старшей среди детей, но во многом надеждой и опорой взрослых. В шутку Мария Макаровна говорила ей:
- Ты ж моя разведчица.
Но в шутке была большая доля правды.
| << Назад | Вперёд >> |