- Вон к той роще надо идти, по-моему, - осмотревшись, решила Фрося, - когда мы из Рябинок шли, то скирды торфа справа были, значит, сейчас должны быть слева.
Пронизывал насквозь осенний ветер. Еще больше усиливался наш озноб от того, что от росы на кустарниках мигом промокла наша и без того куцая одежонка. Босые ноги вязли в болотистой тине. Двигались вперед, но не знали, туда ли идем. Желание было одно: не попасть бы снова в руки своих мучителей.
Наконец, выбрались на более-менее сухую поляну. Только успели ступить на нее, как через наши головы со свистом полетели и стали рваться метрах в ста пятидесяти, а то и ближе, артиллерийские снаряды. Сначала мы все дружно упали лицом вниз, обхватив голову руками, чтобы хоть как-то заглушить в ушах этот страшный вой и грохот рвущегося металла. Но куда там! Тряслась земля, и с деревьев срывались испуганно летящие стаи листьев. Лежать и ждать, когда нас, только что вырвавшихся на свободу, накроет свой же снаряд, было нелепо. По команде Марии Макаровны мы, как настоящие солдаты, перебежками помчались назад, к только что покинутому болоту. Ужас был так велик, что даже всегда твердая Мария Макаровна не выдержала, запричитала:
- Фрося, где же твоя стежка? Ой, горе нам будет, если снова к немцам выйдем.
Но тут же взяла себя в руки, скомандовала:
- Стоп! Нечего бегать что зря. Садитесь. А ты, Фрося, иди и внимательно поищи стежку на Рябинки.
По глазам ее было видно, как не хочется ей отпускать дочку неизвестно куда, но другого выхода не было. Фрося ушла, а она никак не могла оторвать взгляде от кустов, за которыми она скрылась, и вздрагивала при каждом очередном взрыве снаряда. Ведь там могла оказаться в этот миг ее дочка. Фрося, Фрося! Все эти долгие месяцы лагерной жизни была она для нас, детворы, и заботливой нянькой, и кормилицей, и старшей сестричкой, и строгой наставницей. Сколько силы душевной, сколько смелости было в ней, 14-летней сельской девчонке. Ни разу не заплакала, не сказала, что ей трудно, страшно, больно. Делилась с нами последним кусочком хлеба, укрывала нас от холода снятой с себя одеждой, а если мы в холодном бараке мерзли, все равно своим дыханием, своим худеньким телом отогревала нас. Даже сейчас, через много десятилетий, когда не только отцом, но и дедом успел я стать, благодарно вспоминаю эту, уже тоже немолодую женщину. Годы уже сравня-ли наш возраст. Это тогда мне было восемь, а ей четырнадцать. Теперь каких-то шесть лет не имеют значения. Мы оба люди в возрасте. Но все равно в наши редкие встречи я кланяюсь ей и целую руку как мудрой и доброй наставнице, которая так много сделала в жизни для меня, для всех малышей, волею судьбы ставших там, в лагере, ее подопечными. И каждый раз не устаю повторять одни и те же слова:
- Спасибо тебе, Фрося...
Она появилась из-за кустов, сияющая от радости, подбежала к матери, бросилась ее тормошить:
- Скорее! Скорее! Я нашла. Вон там тропинка из Рябинок.
Теперь Фрося вела нас безошибочно. Через полтора-два километра показалась деревня, которую узнали и малыши, когда-то побывав в ней. Но как тихо в деревне! Никаких звуков, ничьих голосов. Не слышно даже лая собак или куриного кудахтанья. Но где-то на дальнем конце деревни мелькну-ла одинокая человеческая фигура. Значит, в Рябинках люди есть. Но кто? Как боялись мы опять попасть в неволю! Первая мысль у всех в любом случае была одна: не грозит ли новая, неведомая встреча опять с колючей проволокой? Страх этот у матерей усиливался при мысли о том, что в опасности не только они, но и их дети. По сути, они за себя даже не боялись. Они готовы были даже добровольно пойти снова в лапы гитлеровцев, лишь бы знать, что мы, их дети, избежали этой участи. Вот и в этот раз первой мыслью женщин было: есть ли в Рябинках немцы или полицаи? Случись они там, наша полосатая одежда не оставила бы у них сомнения, откуда мы. И снова выручила Фрося:
- Я пойду, узнаю.
| << Назад | Вперёд >> |