Идут и идут годы. Седины легли на виски моих сверстников, внуки появились у нас. А та жестокая пора не забывается, словно было все вчера. Помню многих и многих, встреченных в ту мрачную пору. И не только тех, чьей памяти низко кланяюсь. Не могу забыть и тех, кто так или иначе оставил жестокий след в моей и многих моих земляков судьбе. Нет-нет, да и вспомню иногда сытые физиономии начальника мглинской полиции Федора Хлопяника и его брата-полицая Ефима. После прихода наших им удалось даже дойти до Берлина. Но домой после войны они не вернулись, остались в Польше, где их и нашло через несколько лет наше правосудие. Старший был приговорен к 18, а младший - к 15 годам заключения.
Снится иногда страшная физиономия полицая Федора Лобанова, лично застрелившего нашего Мишу. Милостивой оказалась к нему судьба. Отсидел после войны 10 лет и теперь спокойно доживает свой век на Брянщине. И когда теперь я приезжаю на Родину, не он при встрече опускает глаза, а почему-то я...
Отсидели свое, дожили свой век и лежат рядом с земляками на кладбище бывшие полицейские Егор Новиков, Павел Штрикунов и Гришка Бореев. Как странно... На одном кладбище - и палачи, и их жертвы. И приходит нынешнее молодое поколение, читает на могилах их имена и даты жизни и не знает, что лежат здесь совсем разные люди. Смерть уравняла всех.
Не знаю, жив ли сейчас бывший учитель истории, а потом немецкий староста Василий Лукич Булашевич. Ушел он тогда с отступающими гитлеровцами, и канул где-то в Европе его след. Возможно, доживает теперь где-то в Европе сыто и без угрызений совести, никогда не вспоминая о людях, которые были сожжены под его руководством в сарае на окраине поселка. И уже никогда не достанет его суровое возмездие за содеянное. Лишь бывшие его ученики, вспоминая имена своих школьных учителей, умалчивают имя того, кто так страстно и интересно рассказывал им об истории родной страны. Боже мой, как странно, как непонятно сложились судьбы людские. Неужто, в самом деле, лишь твой суд воздаст всем по заслугам?
Годы идут или мгновения мелькают? Если годы, то боль моя должна бы утихнуть хоть немного. Но почему не утихает? Почему я до сих пор слышу наказ, голос безымянных военнопленных, требующих от меня поведать людям о том, что видел, что испытал, пережил в свои восемь с небольшим лет? Почему все эти годы я все повторяю и повторяю слова, сказанные тогда, в лагерном бараке:
- Я расскажу, дяденьки, обязательно расскажу.
Вот и рассказал, как смог, как подсказало сердце, как напомнила память. Надеялся, что станет легче на душе, коль выполню этот свой великий долг. Оказывается, нет. Сердце все равно болит и болит...
| << Назад | К оглавлению >> |