IV

Я мог бы привести, вероятно, не менее десятка примеров редкого, пристрастного, какого-то братски-трогательного отношения Александра Александровича ко мне и к моим сверстникам. В памяти отчетливо сохранились посещения Фадеевым поэтических собраний в клубе писателей, «мальчишники» на Тверском бульваре, чтение стихов по кругу за дружеским застольем, просто рассказы о жизни, обычно затягивавшиеся до рассвета, внезапные выезды на рыбалки и на охоту, раздольные сидения у костра, полные бесчисленных перекрестных шуток, частушек и песен. На все хватало Фадеева. Особенно его хватало на песни, которые он помнил во множестве и пел самозабвенно, словно отрываясь от земли, ревниво оберегая тональность первого голоса, воспроизводя самый сложный рисунок протяжной русской мелодии.

Не дай бог, если кто-то из участников хорового пения вдруг брал фальшивую ноту. Алесандр Александрович воспринимал это как личную обиду, почти по-ребячьи огорчался и порой не останавливался перед упреком. На всю жизнь я запомнил, как однажды, когда я, как на грех, никак не справляясь с низкой второй, дал высокого «петуха» и нарушил стройное, слаженное исполнение хором грустной «Рябины», Фадеев прервал пение и мрачно обернулся ко мне: «Господи боже мой! Неужели нельзя ради товарищей хоть одну минуточку помолчать и послушать?! Ведь сидеть молча и слушать — это тоже искусство, да еще какое!»

Высказанная Фадеевым как бы в шутку мысль о том, что умение слушать — тоже искусство, не было для него праздной фразой. Я не раз был свидетелем (да и участником!) долгих бесед Александра Александровича с братьями-писателями на самые различные темы литературного ремесла: о сборе, систематизации и вынашивании материала, о выборе названия, о предварительном плане будущего произведения, о безжалостном отсечении лишних заготовок.

Терпеливо, с уважением, с неподдельным интересом выслушивал Фадеев соображения товарищей по перу, были ли это маститые или совсем молодые, была ли это размеренная, осторожная речь мастера или возбужденная скороговорка вихрастого подмастерья.

Доверием и надеждой лучились в эти минуты добрые голубые глаза Александра Александровича. Он, увлекаясь как слушатель, сопереживал, волновался волнением собеседника.