Далее, как пример внешней «правильности» он выбрал рабоче-крестьянскую» часть красноновской программы и клятву творить для реализма. Но как показывать этих но¬вых героев жизни, выдвинутых историей? Какие новые за¬дачи поставила наша история перед каждым писателем-реа¬листом? Какие стороны духовного бытия героев и какие их дела, поступки и стремления отбирает и обобщает художник как «самые решающие, характерные» своей неповторимо¬стью, которую открыла людям наша революционная эпоха? Об этом ничего не сказано, потому что «самые глубокие идейные истоки» этого нового художественного выражения рождаются не только талантом видения, а и мировоззре¬нием художника, его принципиальным отношением к дей¬ствительности. Некоторые надеются «обойти» вопрос о миро¬воззрении и взамен этого выставляют вперед, видите ли, лояльность собственного понимания: да, они видят и учиты¬вают, что на сцену истории вышли рабочие и крестьяне, а они, писатели, конечно, согласны. А человек, не знающий обстоятельств дела, «так вот и поверит этой якобы рабоче-крестьянской линии», что «является одним из следствий не¬знания», в данном случае — литературной обстановки.

Я сказала, что история возникновения разных литератур¬ных группировок в советской литературе, причины их столк¬новений между собой и т. д. мне представляются еще смут¬но, а спросить было не у кого.

Фадеев глянул раздумчиво на мое огорченное лицо и ска¬зал с серьезной и доброй улыбкой:

— Ну... этому горю не так уж трудно помочь.

И он начал рассказывать, «что делается у нас в совет¬ской литературе».

Мы шли вдоль набережной Москвы-реки. От кремлевских стен и башен уже веяло предвечерней прохладой. Это была Кремлевская набережная до начала пятилеток. В те годы Москва-река еще не была обрамлена новыми набережными и могучими широкими мостами, к которым мы привыкли теперь. Не было тогда еще в обычае сажать в городе взрос¬лые деревья, вынутые лебедками с большим кубом родной лесной земли, что так просто делалось в тридцатые годы.

В конце же двадцатых во многих местах Москвы еще не существовало той зеленой живой каймы, которая теперь украшает наши улицы и набережные. Не было также при-вычных нашему глазу белых речных трамваев; не скользили тогда по волнам Москвы-реки спортивные моторки, глиссе¬ры, яхты, байдарки, скифы — веселая и легкая флотилия водного спорта, которой уже давненько наши юные, моло¬дые и даже пожилые «болельщики» привыкли любоваться на состязаниях по гребле. Да, многого, без чего теперь мы просто не представляем себе улиц, площадей и набережных около древних стен Кремля и Москвы-реки, — многого тогда еще не было. Но и тогда, без многих зримых дополнений, внесенных градостроительством первых пятилеток, здесь все казалось прекрасным.

Мощные кремлевские башни с высокими черепичными кровлями, простейшей кладки стены с каменным кружевом зубцов, сквозь которые гляделось розовеющее небо, — вся эта картина исконно русской, в веках сохраненной красы так торжественно-свободно устремлялась ввысь, что казалось: сама бессмертная душа великого города открывается каж-дому любящему его.