В те трудные и незабываемые дни великой Сталинградской битвы вместе с воинами Советской Армии мужественно несли фронтовую вахту железнодорожники города и прилегающих к нему линий: на севере Арчединоко-Поворииского направления, северо-восточнее — Иловля—Петров Вал — Камышин и в Заволжье—Причальная—Влади мировка. Немецкое, военное командование придавало большое значение этим линиям, питавшим в основном всем необходимым Сталинградский и Донской фронты. Оно выделило несколько эскадрилий штурмовой, бомбардировочной, истребительной авиации, которые почти беспрерывно днем и ночью нападали на поезда, бомбили станции, разъезды, перегоны, узлы, пытаясь сорвать подвоз боепитания Сталинградскому фронту. Но коварные замыслы врага разбивались о бесстрашие, стойкость и мужество железнодорожников. Они, как и воины Советской Армии, дали священную клятву Родине, своей родной партии: «Ни шагу назад!»

Машинисты, кондуктора, вагонные мастера неделями не сходили с паровозов, тормозных площадок. Раненые не покидали постов. Бессменно находились на своих местах путейцы, связисты, движенцы. В те дни родились знаменитые боелетучки, состоявшие из 3—5 вагонов и паровоза, доставлявшие боеприпасы к передовым рубежам обороны, и дерзкие рейсы машинистов, прорывавшихся сквозь артиллерийский-и минометный огонь противника, и одностороннее движение, пакетный график, живая сигнализация, оперативные группы и многое другое.

Один из героев битвы за Волгу гвардии генерал-полковник Шумилов в своем приветствии железнодорожникам города-героя писал:

«В годы Великой Отечественной войны железнодорожники под огнем бомб, снарядов и пуль, не зная страха, своим самоотверженным трудом внесли огромный вклад в дело разгрома немецко-фашистских войск».

Ниже печатается несколько эпизодов, воскрешающих в памяти незабываемые дни и мужество тех, кто бесстрашно нес фронтовую вахту и в труднейших условиях обеспечивал подвоз резервов, боеприпасов, военной техники, продовольствия защитникам волжской твердыни.



У СЕЛЕКТОРА

...Ночь. Высоко в небе повис ярко-желтый диск луны. Тени многоэтажных зданий легли на асфальтированные улицы и площади. Тихо. Но город не спит. Он полон напряженной фронтовой жизни. Почти бесшумно, с потушенными фарами проносятся автомашины, груженные боеприпасами, орудиями. Бодрствуют патрули. По улицам и переулкам идут войска. В замаскированных заводах кипит напряженный труд. Пахнущие свежей краской плакаты и лозунги зовут: «Все силы фронту!», «Грудью, все как один, встанем на защиту родного города!»

B центре города, поблескивая сталью рельсов, раскинулся огромный железнодорожный узел. Он кажется затихшим, на самом же деле здесь ни на минуту не прекращается его многообразная и кипучая деятельность. В па-ровозном депо, в путейских мастерских ремонтируются паровозы, путевые дрезины. Слесари и токари, электросварщики и молотобойцы, встав на фронтовую вахту, делают непривычную для них, но уже освоенную продук-цию: минометы, детали к танкам, обтачивают головки артиллерийских снарядов. Это их дополнительный трудовой вклад в помощь фронту.

В парках деловито снуют маневровые паровозы. Бригады работают без световых сигналов и свистков С приемо-отправочных путей уходят поезда к передовым линиям фронта.

В напряженную тишину врываются знакомые звуки сирен. Гигантские щупальца прожекторов зашарили по небу. Раздаются залпы зенитной артиллерии. Город отражает налет авиации противника.

В небольшом здании, что стояло на Волго-Донской улице, рядом с узлом, расположился штаб отделения движения. Сюда по телефонам, телеграфным, селекторным проводам приходили вести со станций и разъездов, на подступах к которым шли ожесточенные бои.

С воспаленными от бессонницы веками, со свинцовой усталостью в теле, но всегда живой и бодрствовавший диспетчер Михаил Степанович Вербин охрипшим голосом кричал в микрофон, давая указания станциям и разъездам.

Рядом за столиком сидела совсем юная рапортистка.

— Вызовите по телефону начальников станций Банная, Волжская, Елынанка. Соберите данные о том, как идет налив горючего для танков, погрузка снарядов, — приказал Вербин рапортистке.

— Диспетчер! — послышалось в репродукторе.

— Я диспетчер, — ответил Вербин.

— Говорит Котлубань. Поезд с боеприпасами прибыл благополучно в 21.30, ушел в 21.40. Правда, немного поцарапало старшего кондуктора.

— Как поцарапало? — спросил диспетчер.

— Осколками бомб. Два фрица гнались за составом. Двенадцать бомб сбросили. Поезд вел машинист Бондаренко. Три раза лавировал и уходил от бомбежки, на четвертый раз не рассчитал малость, ну и бомба упала недалеко от хвоста поезда, — вот и царапнуло старшего.

— Как он чувствует себя?

— Ничего. Сделали перевязку, поехал дальше. В диспетчерскую вошли дежурный по отделению Кудинов и представитель военных сообщений фронта.

— Эх, елки-палки, — скороговоркой начал Кудинов. — Ну и ночка, Михаил Степанович, фрицы жмут, наши поддают им жару.

— Да, положение весьма напряженное, — заметил представитель ВОСО. На северо-западном направлении противник непрерывно контратакует. Сейчас все дело в том, сумеем ли мы срочно подвести на станцию Качали-но танки, а к станции Кривомузгинской — транспорт с боеприпасами.

Представитель ВОСО пристально посмотрел на диспетчера.

— Хорошо. Будет сделано, — уверенно сказал Вербин.

— Железнодорожники не подведут, — добавил Кудинов. — Умрут, но доставят.

— Умереть штука нехитрая, а вот доставить танки и боеприпасы — это дело посложнее. — Представитель ВОСО крепко пожал руки диспетчеру и дежурному по отделению, быстро повернулся и вышел из комнаты.

— Вот что, Миша! — как из пулемета выпалил дежурный по отделению, — паровоз Кузина загоняй под танки, машину Жаркова— под боеприпасы... Предупреди их, что это особое задание фронта.

— Эх, елки-палки, ну и ночка, — и дежурный по отделению побежал на южный круг.

Вербин, повернув ключ селектора, вызвал железнодорожное депо.

— Пригласите к селектору машинистов Кузина, Жаркова, — приказал он дежурному по депо.

Вербин вызвал Качалине. В репродукторе еле слышно прохрипел приглушенный голос: я Качалино.

— Кто у селектора?

— Дежурный по станции Фетисова.

— Что с тобой? Почему плохо слышно? Больна, ранена?

— Здорова, но очень устала. Третьи сутки без смены. Чуйкин в госпитале, тяжело ранен во время сегодняшнего налета.

— Тяжеловато, конечно, без смены, — заметил Вербин,—но ничего, брат, не попишешь, прислать сейчас некого, каждый человек на счету, придется и четвертые сутки отдежурить.

— Через два часа, — продолжал твердым голосом Вербин, — к вам подойдет поезд с танками. Примите меры к быстрой выгрузке.

— Понятно. Будет сделано.

— Диспетчер! Говорит депо. У селектора машинисты Кузин и Жарков.

— Вот что, товарищи. Срочное задание. Вам, товарищ Кузин, нужно доставить танки в Качалино, товарищу Жаркову — транспорт боеприпасов в Криво-музгинскую. Любой ценой доставить, несмотря ни на что. Вызываю вас на фронтовое соревнование, даю «зеленую улицу».

— Поезда будут доставлены, — уверенно отвечают машинисты.

— Михаил Степанович, — обращается вошедшая в комнату рапортистка, — налив и погрузка снарядов закончены.

— Хорошо! Снова завыли сирены. Рапортистка поспешно надела санитарную сумку и вышла.

— Диспетчер! Я дежурный Петровский. С юга на город идет большая группа бомбардировщиков противника.

«А что, если смалодушничают? — подумал Вербин. — Полгорода взлетит на воздух».—И он вспомнил о поезде с тяжелыми авиабомбами, находившемся на станции Ельшанка.

Вербин быстро повернул ключ и вызвал Ельшанку.

— Доложите о положении на станции, — властно приказал он.

— Южная горловина разбита.

— Где состав с авиабомбами? — не дослушав рапорта,, спросил диспетчер.

— По личной инициативе поезд с авиабомбами сарептекий машинист Александр Рыжков вытащил за станцию и укрыл его в выемке, что недалеко от кирпичного завода.

— Ух ты! — И диспетчер откинулся на спинку стула. — Молодец Рыжков. Словно гору с плеч снял.

За окном диспетчерской все грохотало, земля содрогалась от разрывов бомб.

— Ну, опять, кажется, концерт начался, — вполголоса про себя проговорил диспетчер.

Вдруг он вспомнил, что транспорт уже должен быть в Myзге.

— Музга, Музга, Музга! — кричал диспетчер в микрофон. Но репродуктор молчал.

— Неужели накрыли? — сокрушался Вербин. Он вызвал соседний разъезд Прудбой.

— Прудбой! Почему молчит Музга?

— Музга горит. Слышны взрывы большой силы.

— Немедленно послать механика на перегон и восстановить связь, — приказал диспетчер.

В комнату вошел заместитель наркома путей сообщения Багаев.

Выпрямившись по-военному, Вербин доложил об обстановке на участке. Где-то совсем близко раздался оглушительный взрыв, зазвенели, рассыпавшись на мелкие кусочки, стекла окон и двери. Со свистом пронеслась воздушная волна.

— Поправьте светомаскировку, диспетчер, — заметил Багаев и тут же спросил:

— Как Музга?

— Музга не отвечает. Станция горит.

— Говорите, горит. — Замнаркома глухо постучал пальцами о дубовую спинку стула, резко повернулся и спросил:

— А боеприпасы доставлены?

— Ничего неизвестно.

В репродукторе послышались хриплые звуки. Они становились все отчетливее и отчетливее. Багаев и Вербин прильнули к микрофону.

— Я Музга... начальник станции... Станция горит... Подняться нельзя..- осколки... рвутся подожженные налетом боеприпасы.

Богаев опросил:

— Кто на станции?

— Путейцы, паровозники, кондуктора.

— Собрать их, — приказывает Багаев. — Немедленно ползти к составу, отцепить горящие вагоны, оттащить их и спасти боеприпасы. Через полчаса доложите исполнение.

— Есть! Будет сделано!

Ровно через тридцать минут Музга доложила: пожар ликвидирован. Из тридцати вагонов двадцать спасены. Началась погрузка боеприпасов на автомашины.

Утром Версии снова включил Музгу, и, обратившись к Багаеву, воскликнул.

— Слышите, товарищ замнаркома, какие мощные залпы? А? Слышите!

То били наши батареи по противнику, и за огневым шквалом советская пехота шла в наступление.

Так начиналась новое утро фронтового города.



ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС МАШИНИСТА КОРИЕЕВА

Дыша мощью и силой, на деповских путях стоял паровоз. Крылья его контрбудки были изрешечены осколками, цилиндрическая часть котла покрыта свежими царапинами.

Около паровоза заботливо хлопотал машинист Александр Гаврилович Корнеев. Он внимательно осматривал машину. На бронзовом от загара лице механика выступали крупные капли пота. От бессонницы опухли веки, болели глаза.

К паровозу подошел Василий Носов — заместитель начальника депо — старый приятель и задушевный друг Корнеева.

— Эх и соснул бы сейчас, по всем довоенным нормам, часиков восемь, — мечтательно протянул Корнеев.

— Предложение резонное, но мало осуществимое, — шутливо заметил Носов.—Ты вот лучше скажи, где это тебя так разукрасили. По твоему паровозу можно с успехом изучить закон рассеивания осколков авиабомб.

— Это меня, Вася, за Качалино прижали два «Хейнкеля». Думал, амба, не вырвусь. Отходную собирался играть, да вовремя притормозил и упал на пол контрбудки. И как видишь, остался целехоньким.

Корнеев достал из кармана промасленных брюк банку с душистым и крепким самосадом, завернул самокрутку и, глубоко затянувшись, продолжал:

— Понимаешь, минут двадцать гонялись, все норовили в паровоз. Из пулеметов поливали, не получилось. Потом снова легли на боевой курс и прямо на меня. Ну, думаю, держись, Сашка. Сам смотрю на самолеты, а рука лежит на кране машиниста. Только они пошли в пике, я экстренное торможение применил, бомбы упали впереди в метрах пятидесяти. Самому пришлось приземлиться на пол контрбудки. Вот и все. Одним словом, что было — прошло, что будет — увидим.

К паровозу подбежал дежурный по депо.

— Гаврилыч! Давай двигай. Поведешь срочный на Качалино.

Корнеев крепко пожал руку Носову, ловко схватился за поручни и быстро поднялся на паровоз.

Через несколько минут из северного парка станции на Качалино отправился поезд. Машинист внимательно смотрел вперед. Справа поблескивала широкая ровная гладь Волги. Дорогие и милые сердцу картины будили волнующие воспоминания. Ван тот песчаный островок, что напротив завода «Красный Октябрь» — любимое место рыбаков. Сюда Корнеев с дружной ватагой деповских ребят не раз ездил ловить на подпуска бойких и шустрых судаков. Вон среди зелени изогнутая полоска воды. Это Кривое озеро. Оно тянется по Заволжью десятки километров.

— Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек..., — тихо напевал Корнеев. Помощник Гитчен-ко, перекрывая стук машины и колес, крикнул:

— Ты сегодня, Гаврилыч, вроде как оперный певец, все песенки напеваешь.

— С песней, друг, и работа спорится и живется веселее, — ответил Корнеев.

За Разгуляев поезд повернул на запад, и Волга исчезла из вида. Теперь путь лежал среди побуревшей от июльского зноя степи.

В Качалино прибыли вовремя. Обратно надо было везти санитарную летучку с тяжело ранеными бойцами и офицерами. Корнеев был напряжен до предела. Всем сердцем и душой он чувствовал великую ответственность. Он, легко преодолевая затяжные подъемы, плавно, без рывков вел поезд с бесценным грузом.

«Вот только бы суметь в случае встречи с воздушным противником вывезти поезд из-под обстрела и бомбежки», — думал механик. И не чувство страха за свою жизнь беспокоило его. Нет, он хотел одного: не подвергать новой опасности раненых, выхваченных из цепких лап смерти.

За разъездом Паньшино шестерка немецких бомбардировщиков с диким ревом бросились на поезд. Немецкие вандалы не обращали внимания на опознавательные знаки Красного Креста. Корнеев ловко маневрировал. Он то замедлял ход, то быстро набирал большую скорость.

Поединок машиниста с фашистскими бомбардировщиками продолжался уже более четверти часа. Каждая секунда, минута его были испытанием воли, духа машиниста, и оно было выдержано. Поезд продолжал свой путь.

— Смотри, смотри, — крикнул машинист своему помощнику. Четверка уходит, видно, весь боезапас израсходовали.

Четверка бомбардировщиков противника уходила на запад, за Дон. Оставшиеся два самолета, описав полукольцо, снова легли на боевой курс Через минуту засвистали бомбы, комья земли, осколки забарабанили по тендеру, котлу паровоза. В будке стало темно. Воздушной волной помощника Гитченко сбило с ног и отбросило в противоположный угол будки. Машинист Корнеев, залитый кровью, продолжал крепко держать реверс. Поезд стремительно несся вперед. Гитченко бросился к машинисту.

— Гаврилыч, ты ранен?

— Ничего... — тихо ответил машинист.

Через несколько минут силы покинули Корнеева, и он медленно повалился на пол будки. Гитченко наклонился к нему.

— Мне, наверное, все, конец, — шептал запекшимися кровью губа;ми Корнеев. — Приказываю тебе довести поезд до города, снасти раненых.

Корнеев умолк. Гитченко поцеловал своего мужественного старшего друга и встал за правое крыло паровоза.



ФРОНТОВАЯ СМЕНА ДИСПЕТЧЕРА СМИРНОВА

Как часто бывало на фронте, они встретились неожиданно: бывалый с седой головой генерал и комсомолец— диспетчер Смирнов. Диспетчер с ночного дежурства приехал на один из разъездов, где разгружалась танковая часть.

На разъезде появился генерал, танковое соединение которого Смирнов когда-то уже пропускал через Арчеду.

— Ты все еще здесь? — как к старому знакомому обратился генерал. — Мы уже, брат, побывали на отдыхе, а теперь снова возвращаемся добивать фрицев. А ты все по-прежнему, значит, двигаешь.

— Должность наша такая, товарищ генерал, — ответил Смирнов.

Впервые Смирнов близко ощутил суровое дыхание войны знойным летом 1942 года. В один из июльских дней бомбардировщики противника, прорвавшиеся из Придонья, обрушили на раскинувшуюся среди тучныхполей станцию дождь огненного металла. Клубы дыма, пыли, гари заволокли небо. Диспетчерская связь оборвана. Смирнов выбежал из диспетчерской на станционные пути. Он вспомнил о жене Антонине. Сегодня был день ее дежурства. Белое здание, где она работала, по-прежнему высилось над путями. Облегченно вздохнув, диспетчер вместе со стрелочниками, составителями, путейцами, вагонниками, паровозниками стал оттаскивать вагоны от горевших составов. Тут же на путях он получил приказ немедленно выехать на ближайший разъезд и оттуда продолжать командовать участком.

Вернувшись поздно вечером в Арчеду, он расспрашивал встречных: Антонину, товарного кассира, не видели? В госпитале он нашел Антонину с окровавленными повязками и еле дышащую. Он в безмолвии долго стоял над изголовьем своего друга и товарища.

«Дочурка! Где она?» Смирнов бегом из госпиталя спешил к своему домику. Там — дочурка, начавшая лепетать первые слова, и старушка-мать. И снова заныло сердце. Залитый светом луны некогда приветливый домик был обезображен: висели обломки оконных переплетов, валялись куски опавшей штукатурки. Нина-дочка спала на руках бабушки. Небольшой осколок, ранивший руку старушки, не затронул нежного и хрупкого тела ребенка. И понял Иван Смирнов: не плакать надо, а убивать, убивать насильников, вторгшихся в мирный дом.

Утром, вступив на дежурство, он обратился с горячим призывом к товарищам по работе. По селекторным проводам гневно текла его речь, ее слушали дежурные по станции и разъездам, стрелочники, составители.

— Отныне мы объявляем свою смену единой фронтовой сменой. Клянемся быть верными Родине до конца, до последнего дыхания.

И смена Ивана Смирнова работала, как боевой расчет гигантского железнодорожного конвейера. В патриотическом соревновании рождалась уверенность, фронтовой ритм.

Сколько волнующих примеров выполнения своего долга показала эта смена, стоявшая на коммуникациях великой битвы, развернувшейся на берегах Волги. Горели станции и разъезды. Враг усиливал бомбовые удары с воздуха, но поезда шли безостановочно. Однажды Арчединский узел оказался не проезжим. Горловины были выведены из строя. Чтобы не сбиться с ритма и не задержать готовившейся атаки наших войск, Смирнов предложил смелое решение: разгружать танковые эшелоны на подходе к узлу, пустить танки своим ходом в обход узла, а затем снова погрузить на вагоны и двинуть дальше к фронту. Решение было принято и блестяще выполнено.

По предложению смены вагоны, освобожденные после выгрузки, стали направлять через Иловлю — Петров Вал. Таким образом, было осуществлено кольцевое движение Балашов — Поворино, Арчеда — Иловля — Петров Вал — Камышин — Балашов. Отпала необходимость в подсылке резервных паровозов. Кроме того, поездные паровозы теперь имели возможность с попут-ными рейсами заходить на ремонт в депо Камышин, Балашов. Правда, не решен был вопрос с людьми, с их отдыхом. Бригадам приходилось быть в дороге по нескольку суток, но они мужественно переносили лишения фронтовой жизни.

Было замечено, что враг выбирал для бомбежки идущие к фронту груженые поезда и не трогал возвращающиеся порожняковые составы. Смирнов применяет военную хитрость. При получении сообщения о приближении самолетов противника по предложению диспетчера, паровозы с головы составов переставлялись в хвост и вытаскивались на перегон. Хитрость удалась. Фашистские летчики, приняв поезда за порожняковые, не трогали их.

И к линии фронта шли новые и новые эшелоны.



ЭЛЕКТРОМЕХАНИК ЕЛЕНА МИХЕЕВА

На некогда цветущий станционный поселок Арчеда немцы сбросили более пяти тысяч бомб. Изрыта воронками, усыпана осколками земля. Уныло скрипят раскачиваемые ветром уцелевшие каким-то чудом ворота погрузного двора. Громыхают сорванные с крыш листы железа. Угрюмо скользит луна по руинам станционных зданий. Гарью пропахли развалины домов, и сыч плачет надсадно в истерзанных бомбежкой садах.

B аппаратной, перенесенной в блиндаж, душно. В углу, прислонившись к аккумуляторной батарее, дремлет старший электромеханик Елена Михеева. На ней солдатская фуфайка, кирзовые сапоги. Худенькая, небольшого роста, она похожа на щупленыкого паренька. У нее бледное лицо, коротко остриженные волосы; большие круглые очки придают ей строгий, в то же время смешной вид.

Михеева только год назад окончила институт. Разразилась великая война, и она оказалась тут, на фронтовой станции. Чтобы обеспечить связь, многое надо уметь. Надо не теряться, если даже прямым попаданием разбита аппаратная и связь порвана на протяжении нескольких километров. Надо уметь держать себя спокойно среди рвущихся близко бомб. Нужно по сто часов не смыкать глаз и уметь отдыхать в тесной, сырой, наспех; вырытой землянке и не проронить ни одной жалобы на тяготы фронтовой жизни. Мало рисковать собой — надо уметь посылать других на испытания так, чтобы они шли и побеждали.

Подруги Михеевой давно спят. Спит и она. Во сне видит старенькую мать, от которой давно уже не приходят письма.

«Вот и увиделись. Что же ты плачешь, родная?» — говорит она и протягивает руки, чтобы обнять мать. Но вдруг милый и такой осязаемый образ ее исчезает. Михеева тревожно открывает глаза й несколько минут не-подвижно лежит, слушая мерное дыхание своих подруг Марии Ганжа и Валентины Логуновой.

Через полуоткрытую дверь блиндажа доносится урчание немецкого самолета. Треск пулеметов и взрывы бомб разрывают ночную тишину. Михеева поспешно перекидывает через плечо ящик с инструментами.

— Вызывайте срочно монтеров, — с порога кричит она.

Михеева бросается на улицу в тьму, которую пронизывают пулеметные очереди.

И вот она на том же самом месте, где несколько часов назад восстанавливала связь. Обрывы проводов болтаются на траверсах и крючьях.

Прибегают монтеры. Михеева распускает полевой кабель, быстро и ловко делает холодную спайку проводов. Подвешен последний провод. Есть контакт. Дежурный по станции получает путевую с соседнего разъезда.

— Ну» что же, спокойной ночи! Идите досыпать, — с улыбкой говорит Михеева своим помощникам.

— Да и вам невредно, — замечает кто-то из монтеров.

Михеева делает вид, что не слышит. Может быть, в другой раз она досмотрит тот хороший сон. А сегодня лучше все-таки не спать.

Худенькая, в круглых больших очках, девушка вслушивается в ночную тишину. Миме прогромыхал поезд с танками. Вот уже едва можно уловить замирающие стуки колес, а девушка все смотрит и смотрит в ночную темь и думает о городе на Волге, городе, где решается судьба Родины!



ПОДВИГ МАШИНИСТА ШУРУПОВА

Машинист Иван Шурупов вез к фронту танковую часть. На одном из перегонов немецкий самолет обстрелял поезд. Но ни машинист, ни его помощник Завило-хин, ни кочегар Якушев не покинули паровоза. Обоими инжекторами они продолжали закачивать воду в котел. Самолет шел на бреющем полете. Он бил из пулемета и пушки. Три осколка снаряда попали Шурупову в голову, один в живот. Завилохин и Якушев сняли машиниста с паровоза и перенесли в лощинку неподалеку от пути. Туда прибежали встревоженные начальник эшелона и врач.

Шурупов истекал кровью. Ему сделали перевязку. Тяжко было ему. Глубоко вздохнув, он открыл глаза и, увидев начальника эшелона, тихим голосом спросил:

— А почему «он» стрелял из пушки?

— Видимо, возвращался и не было бомб, — ответил начальник эшелона.

Шурупов снова закрыл глаза. Через две-три минуты он опять их открыл.

— Теперь налет будет с бомбежкой?

— С бомбежкой, — ответил начальник эшелона. Машинист пристально смотрел на окружавших его.

Он думал о том, что труден его долг, но другого выхода нет — людей и танки может спасти только он.

Как бы угадывая его мысли, начальник эшелона сказал:

— Товарищ машинист эшелон надо отвести в посадки.

— Хорошо, — ответил Шурупов.—Помогите мне подняться.

Его бережно, как отца родного, подняли и перенесли на паровоз. Военный врач встал за спиной машиниста. Стиснув зубы, Шурупов привычной рукой взялся за реверс. Огромный состав плавно тронулся в путь, и с каждым километром уверенно набирал скорость. Глядя в бледное обескровленное лицо, врач с тревогой замечал, как слабеет сердце Шурупова.

— Обойдется, —ответил машинист.

Спустя двадцать минут после того, как Шурупов на автомашине был отправлен в ближайший полевой госпиталь, над линией железной дороги появились девять самолетов противника. Они долго кружились, но хорошо укрытого поезда в посадке не обнаружили. Люди и танки были спасены.



ДЕЖУРНЫЙ ПО СТАНЦИИ НИКИТА ОЛЕЙНИКОВ

Неподалеку от города есть станция Липки. На картах она отмечается небольшой, едва заметной точкой. До войны это была тихая, спокойная станция. В дни войны она преобразилась. Днем и ночью шли через нее воинские эшелоны на восток, проходили поезда с эвакуировавшимся населением—стариками, женщинами, детьми, шло оборудование заводов и фабрик, эшелоны с хлебом. Станция пропускала такое количество поездов, которое не было предусмотрено никакими техническими расчетами.

Здесь действовал свой особый график. Он измерялся одним: максимальным напряжением человеческих сил и возможностей.

Среди людей, стойко несших тяжелую вахту, был и Никита Олейников — дежурный по станции. Он буквально неделями не покидал своего поста. Июльским утром, когда Олейников, только что закончив ночное дежурство, собирался пойти домой, со станции Иловля сообщили, что из-за Дона идет группа бомбардировщиков противника. На станции в это время находилась сплотка из шести паровозов. На первом пути стоял воинский эшелон с автомашинами, пушками, на третьем пути — состав с рожью и цистерны с лигроином. Неподалеку от станции в выемке было укрыто 25 цистерн с бензином.

— Отдых придется отменить, — сказал Олейников сменившему его дежурному Борщеву.

Он подбежал к паровозу, стоящему на первом пути, и вместе с поездной бригадой начал .рассредоточивать составы. Над станцией появились 7 бомбардировщиков. Взрывы огромной силы следовали один за другим. Люди укрылись в щели. Над станцией кружились еще самолеты, когда Олейников бежал на третий путь, где горели вагоны с рожью.

— Куда ты? — слышались крики из щелей. — Ложись, пулеметы...

Немецкие летчики обстреливали станцию из пулеметов, но Олейников продолжал действовать. Он расцепил горевшие вагоны, и подошедший с первого пути паровоз оттащил цистерны с лигроином.

Из казармы прибежала соседка по квартире Евдокия Богатырева. Прерывающимся голосом она прошептала:

— Никита, там... семья твоя...

Она показала рукой на развороченный взрывом бомбы блиндаж.

Олейников без слов понял, но он продолжал спасать от огня груз.

Когда пожар был ликвидирован, Олейников бросился к блиндажу, в котором укрывалась семья. На месте его зияла огромная воронка, по краям громоздились окровавленные комья земли, на них лежало разорванное на куски тело семилетней дочки Вали. Шатаясь, Олейников спустился на дно воронки. Здесь он увидел ручки дочерей Зины и Зои, под камнем обнаружил руку жены и окровавленную, смешанную с песком ее косу. По кусочкам собрал он дорогие и любимые сердцу тела трех дочерей, жены и похоронил их тут же в воронке.

И вот он дома. На столе, накрытом скатертью, стоял приготовленный женой завтрак. Пришел сын Алексей,

Отец обнял его. Так, молча, они стояли несколько минут.

— Однако мне надо на станцию, — сказал отец.

В эту ночь Никита Олейников пропускал фронтовые маршруты к Волге.

За дни обороны города Никита Олейников пропустил много сотен воинских эшелонов. Это легко сказать, но нелегко было делать. Вражеская авиация ежедневно производила 3—4 налета на станцию. Надо было вовремя пропустить эшелоны, когда осложнялась обстановка, — рассредоточить их или задержать на подходах к станции. Олейников умел делать это,

..Давно отгремели военные бури и счастье мирных дней вернулось на нашу землю. Из руин и пепла встали станции и разъезды, сыгравшие большую роль в великой битве на Волге. Как и прежде, Никита Иванович Олейников встречает и провожает поезда с мирным грузом. На его груди — Золотая Звезда Героя, орден Ленина, — знаки великого почета за труд и мужество, отданные Родине в грозные дни Великой Отечественной войны.

<< Назад

Вперёд >>