Часть, в которой я служил во время ликвидации волжского «котла», наступала в районе рабочих поселков тракторного завода. Здесь засели недобитые немецкие полки северной группировки армии Паулюса.

Вечером 31 января меня вызвали в штаб.

— Товарищ Косых, — сказал командир, — завтра с утра предстоит жаркий и, наверное, последний бой. Вы назначаетесь командиром штурмовой группы.

Наступило утро 1 февраля. Перед нами стояла задача: выбить немцев, засевших в блиндажах и подвалах домов на горе Линейного поселка.

К вражеским укреплениям штурмовая группа выдвигалась скрытно, по оврагу. Но дальше было открытое пространство, простреливаемое пулеметами врага. Нас поддержали артиллерия и штурмовая авиация. Немцы спрятались в укрытия. Пользуясь этим, мы стремительным броском, без потерь, преодолели открытое место и сосредоточились у подошвы высоты. Отсюда до фашистов оставалось не более 50—60 метров.

Наша артиллерия перенесла свой огонь в глубину обороны противника. Мы поползли в гору. Как только достигли гребня, прозвучала команда: «Подготовиться к атаке». Лица у воинов были сосредоточенные, каждый понимал: настала решающая минута.

— В атаку, вперед! За Родину!

До позднего вечера шел бой за Линейный поселок. Мы отбивали блиндаж за блиндажом, дом за домом. Более 100 солдат и унтер-офицеров взяло в плен только одно наше подразделение. Исключительную храбрость, инициативу и сметку в бою проявили пулеметчик Лемешко, старший сержант Добровольский, бойцы Морозов, Ципушкин, Юдин.

Здесь мне довелось увидеть сцену, которую невозможно забыть. Во время боя я заметил, как несколько фашистских солдат заскочили в блиндаж между нынешними улицами Могилевича и Янтарной. Мы подползли к блиндажу и приказали немцам сдаться. Но оттуда никто не выходил. Тогда я предупредил, что закидаем их гранатами; В ответ раздался душераздирающий крик женщины. Оказалось, что в блиндаже была женщина с грудным ребенком, и гитлеровцы решили прикрыть ими вход в блиндаж. Мы разгадали этот бесчеловечный замысел и снова потребовали сдаться. Только после этого фашисты стали выходить, но и теперь впереди себя выталкивали женщину с ребенком. Лохмотья, ее страшно изможденное лицо, глаза, горящие ненавистью к фашистам, были поистине символичны. Мы быстро разоружили врагов, а женщину с ребенком отправили в укрытие. Такие глаза мы видели еще много раз. Когда Линейный был занят, среди освобожденных наших советских граждан мне встретилась и запомнилась семья Востриковых. Сам Александр Максимович Востриков тяжело болел. Опухший от голода, он не мог двигаться, жена его Татьяна Николаевна, мать Ксения Игнатьевна, семилетний сын Виктор и годовалая дочь Валя были невероятно истощены.

К наступлению темноты наши подразделения очистили от фашистов район поселка Линейный.

Прибыли начальник штаба полка майор Егоров и работник политотдела дивизии майор Алексеев. Они сообщили нам, что в южной части города сопротивление фашистов уже сломлено, захвачены в плен Паулюс и весь его штаб. Нашей радости не было границ. Но на нашем участке еще шли бои, северная группировка врата, очевидно, еще не знала о пленении штаба Паулюса.

— Наше командование, — сказал майор Алексеев,— всячески старается избежать ненужного кровопролития. — И он обратился к нам: — Кто из вас добровольно пойдет в качестве неофициального парламентера к немецким солдатам сообщить им правду о положении окруженных немецких войск и предложить прекратить бессмысленное сопротивление?

Я немного знал немецкий язык и дал согласие пойти к немцам.

Начиналось утро 2 февраля. К нам прибыли комиссар дивизии полковник Манохин, командир полка подполковник Каравченко и другие офицеры. Меня они тщательно проинструктировали. Вместе со мной в качестве сопровождающих шли солдаты Юдин и Ципушкин. Конечно, командиры подготовили все, чтобы в случае надобности оказать нам помощь. Но все мы знали о вероломстве гитлеровцев. Не по себе нам было от того, что шли к врагам без оружия.

Последние напутствия, рукопожатия. Мы все трое быстро поднялись на бруствер и направились по нейтральной полосе к руинам школы. Я шел несколько впереди с поднятой правой рукой. Этим предупреждал немцев, чтобы не стреляли. Справа от меня шел Ципушкин, слева Юдин. Установилась необыкновенная тишина, только где-то в стороне была слышна перестрелка да в глубине обороны врага рвались снаряды нашей заволжской артиллерии. Все ближе и ближе позиция противника. Вот уже отчетливо видны в проемах окон и амбразурах лица солдат. У большинства из них заросшие физиономии. Они с любопытством рассматривают нас, а мы их.

Приблизившись к зданию, я опустил руку и на немецком языке крикнул:

— Я русский офицер-парламентер. Есть ли говорящие по-русски?

В ответ сразу же услышал: «Да, да, есть...» Из развалин вышел пожилой немец. Он отдал честь и представился:

— Фельдфебель роты.

Говорил он по-русски хорошо. Я потребовал вызвать командира роты. Тот сразу же подошел.

— Передайте вашему командиру роты, — обратился я к фельдфебелю громко, чтобы слышали солдаты, — что 31 января, сдался в плен фельдмаршал Паулюс вместе со своим штабом и отдал приказ о прекращении огня.

Среди солдат сразу же началось бурное оживление. Воспользовавшись этим, я предъявил командиру роты ультиматум: немедленно выстроить солдат и во имя спасения жизней добровольно сдаться в плен. На построение дал 10 минут.

Некоторое время командир роты стоял в нерешительности, затем повернулся и отдал приказ строиться. Солдаты с радостью разбежались по подвалам и захватили с собой в дорогу кто что смог. Через десять минут все стояли в строю. Было их 106 человек. Командир роты и унтер-офицер встали в голову колонны. С нашего переднего края подбежали три автоматчика для сопровождения роты. С ними я отправил красноармейца Юдина.

После того, как рота покинула развалины школы, я в сопровождении фельдфебеля опустился в подвалы, где находились раненые. Красноармейца Ципушкина оставил при входе. Ему сказал: «Если не выйду через 15—20 минут из подвала, дай сигнал нашим».

В самом длинном подвальном помещении я увидел следующую картину: на полу на грязных тряпках, сидели и лежали в разных позах солдаты с поникшими головами. От пропитавшихся кровью бинтов, от разных лекарств стоял смрад. Лица у всех были бледно-серые. Фельдфебель громко крикнул: «Русский офицер-парламентер». Все встрепенулись. Настала гробовая тишина. Только из углов доносились стоны тяжелораненых.

Я сообщил солдатам: «Ваша рота добровольно сдалась в плен. Находитесь на местах до тех пор, пока не прибудут представители советского командования. Вам будет оказана помощь, затем направят в пункт назначения». У солдат лица просветлели. Все кричали «Камрад, камрад... Война не хорош, Гитлер капут!»

Переводчик провел меня по длинному коридору к двери и сказал: «Здесь лежат раненые офицеры». Мы переступили порог и вошли в светлую просторную комнату. На койках, на чистых простынях, лежали офицеры. Фельдфебель сообщил: «Русский офицер-парламентер». Многие из них приподнялись, некоторые подошли ко мне и начали задавать разные вопросы. Мне бросилось в глаза то, что ни у кого из них не видно следов крови под повязками.

Когда мы вышли из здания, красноармеец Ципушкин радостно встретил меня. Переводчика я попросил вести нас на командный пункт батальона.

Подошли к углу школы, от которого начинался ход сообщения. Очутились мы как раз напротив офицерской палаты. Вдруг выстрел, второй, третий... Ципушкин вскрикнул и упал замертво. Фашистский офицер показал свой звериный облик. Советские воины не оставили безнаказанным это вероломство...

По ходу сообщения фельдфебель вывел меня на территорию тракторного завода. Здесь в одном из котлованов, у железнодорожной насыпи, стояли немецкие солдаты, а невдалеке от них — группа офицеров. Среди них был капитан — командир батальона. Все повернулись к нам. Стараясь быть спокойным, я подошел к капитану и спросил, говорит ли он по-русски.

— Очень плехо понимаю русски, — ответил он.

Я сообщил ему о капитуляции командования армии, о том, что Паулюс сдался в плен и отдал приказ о прекращении огня. Северная группировка немецких войск находится в полной изоляции, ее дальнейшее сопротивление бессмысленно. Тут же потребовал ради спасения жизней солдат сдаться в плен.

Было заметно, что солдаты внимательно прислушивались к каждому слову. Они, нерешительно озираясь на офицеров, все ближе и ближе подходили к нам.

Капитан начал говорить на ломаном русском языке:

— Ваш ультиматум я принять не могу. У нас в армии существует порядок: если поблизости есть вышестоящий начальник, то нижестоящий не имеет права вести переговоры.

Тогда я повернулся к солдатам и предложил им сдаться. Эти несколько слов возымели силу. Взбудораженные солдаты стояли за спинами офицеров. Всем были ясны воля и желание солдат. Капитан, во избежание неприятностей, начал лавировать. Но я потребовал ответить сейчас же. Он вдруг заулыбался и с подобострастием начал говорить:

— Хорошо. Я согласен выстроить солдат и с ними и с вами пойти к командиру полка на переговоры.

— Стройте немедленно, — ответил я.

Капитан выстроил около 70 человек, которые находились по соседству с командным пунктом, основные же силы батальона были в траншеях и блиндажах. Как только выстроили солдат, я передал капитану, чтобы все офицеры сложили оружие. У солдат его уже не было.

Капитан расстегнул ремень, снял пистолет и торжественно подал мне.

Капитан и фельдфебель встали впереди солдат, и мы ускоренным шагом, вдоль железнодорожной насыпи, пошли на командный пункт полка. Здесь капитан приказал солдатам залечь у насыпи, так как вокруг рвались наши снаряды. Мы втроем переползли железнодорожную насыпь, спустились в траншею, ведущую в блиндаж с множеством накатов из толстых бревен и рельсов.

Входим в полумрак блиндажа. Капитан докладывает, что прибыл русский офицер-парламентер. За столом, накрытым белой бумагой, сидел полковник. Он держал телефонную трубку у правого уха и что-то кричал. Я подхожу к столу и четко произношу по-немецки:

— Я русский офицер-парламентер!

Полковник положил трубку на аппарат и встал. Но тут я увидел у стола советских офицеров, сидевших на низких стульях. Всмотревшись в их лица, я узнал командира разведроты нашей дивизии капитана Андреева и его заместителя по политчасти.

Оказалось, что пока я находился в расположении немецкого полка, на территории завода, по приказу комиссара дивизии автоматчики разведроты дивизии и бойцы моей штурмовой группы, под командованием капитана Андреева, прорвались к школе и окружили ее. У развалин школы обнаружили тело красноармейца Ципушкина с простреленной грудью и животом. Он умирал долго и мучительно. В руинах и подвалах школы бойцы разыскивали меня.

От раненых немецких солдат Андрееву стало известно, что я ушел к командиру немецкого полка. Андреев и его заместитель, в сопровождении автоматчиков, прошли от школы прямо на командный пункт немецкого полка (шли наикратчайшим путем — через минные поля и проволочные заграждения; путь показали немецкие солдаты), где и представились как парламентеры от командования наших войск. Командиру немецкого полка они предъявили ультиматум, который и был уже принят. Капитаном Андреевым мне было приказано доложить нашему командованию, что командир 546 немецкого полка полковник Ганс Харнштейн ультиматум о капитуляции принял и просит прекратить артиллерийский обстрел его батальонов.

Я прибыл с докладом в тот момент, когда полковник Манохин, подполковник Каравченко, майор Егоров и другие офицеры нашей дивизии стояли возле тела красноармейца Ципушкина...

Бои на Волге окончились. Враг жестоко наказан за все злодеяния на советской земле.

2 февраля около нынешней школы № 28 весь немецкий полк вместе с полковником сдался в плен. А 3 февраля на этом же месте состоялся митинг нашей стрелковой дивизии, на котором выступил командир дивизии генерал-майор Фоменко и зачитал благодарность Верховного Главнокомандующего по случаю полной ликвидации немецко-фашистских войск в городе.

* * *

Летом 1956 г. мне представилась возможность навестить эти места боев. Пароход «Парижская Коммуна», на котором я ехал из Горького, приближался к городу. Проплыла мимо величественная панорама строительства гидроузла, выросли силуэты тракторного, затем непрерывной лентой потянулись до боли в сердце знакомые холмы, овражки, трубы заводов, рабочие поселки.

Сдав вещи в камеру хранения на речном вокзале, я выехал в район тракторного. До позднего вечера бродил по местам, запомнившимся на всю жизнь. Посетил братскую могилу бойцов и командиров, павших смертью храбрых в боях за Волгу. На следующий день побывал на территории Горного, Верхнего и Южного поселков. На Горном поселке встретил семью Востриковых, ту самую, которую мы освободили 1 февраля 1943 г. За это время дети уже выросли, Виктор работает слесарем на заводе, Валя учится в седьмом классе.

В школах № 1 (бывш. 63-я) и № 28 я беседовал с учащимися и преподавателями. Дети проводят время счастливо и радостно.

Гостеприимно меня здесь встречали. На всю жизнь запомнятся эти незабываемые встречи. Уезжая из возрожденного города, приятно было сознавать, что все жители теперь заняты мирным созидательным трудом. Им ненавистна война. * * * М. С. Косых в те дни был командиром саперного взвода 201 стрелкового полка. В настоящее время — преподаватель художественно-графического факультета Ленинградского педагогического института .им. А. И. Герцена.

<< Назад

Вперёд >>