16

   Все труднее было Тамаре Шестаковой выбираться из Нерубайского в город. Приходилось пользоваться дальними обходами. Стройная, высокая, она невольно привлекала внимание солдатни. Чтобы избежать этого, Тамара одевалась похуже, завязывала лицо платком, делала пластыревые наклейки. Утром 16 ноября она подходила уже к станции, как вдруг из переулка вывернула машина с солдатами. Резко затормозив, шофер высунулся из кабины, стал спрашивать дорогу.
   Тамара махнула рукой в нужном направлении. Шофер хотел ехать, но заглох мотор. Водитель вышел из кабины, поднял капот.
   Несколько солдат спрыгнули на землю размяться и окружили Тамару. Бесцеремонно заглянули в ее сумку, увидели семечки, бидончик с молоком, несколько вареных картофелин. Картошка была тут же съедена, бидончик пошел по рукам. Молоко пили, торопясь, обливаясь и хохоча... Им было весело, а у Тамары от ужаса сжималось сердце: дно бидона было двойное, в тайнике - шифровка. Яша подогнал наружное донышко туго, но оно, если резко встряхнуть, может вывалиться. А солдаты, выпив молоко, принялись перекидывать бидон, как мяч. Наконец, бидон упал на землю, и Тамаре удалось схватить его. В кисть ее правой руки тупо ткнулся подкованный носок солдатского башмака, но Тамара и внимания на это не обратила. Шофер, наконец, завел машину, солдаты вскарабкались в кузов, и машина скрылась за поворотом.
   Тамара вздохнула с облегчением, но лицо ее было бледно. Овладев собой, спохватилась: бидон пуст, пустой передавать диспетчеру нельзя. Побежала на Привоз за молоком. Деньги были не в цене, пришлось отдать за молоко платок.
   Много в тот день было жандармов, солдат и у станции, и в Нерубайском. Чувствовалось: к чему-то готовятся.
   Диспетчер сообщил: "Спецэшелон ожидается завтра. Время пока не удалось выяснить".
   За два дня до этого Железняку и Яше удалось вынести из диспетчерской копирку - чиновник печатал на машинке график прибытия и отправления поездов.
   Но каким номером пустят спецэшелон? А может, вообще без номера?! В графике был подозрительно большой интервал между поездами, идущими вечером. Путейцы предупредили: "Приказано сформировать балластовый состав и вооружить две автодрезины. Будут, наверное, пущены впереди эшелона". Затем со станции Дачная поступило сообщение: "Пригнали балластовый состав и автодрезины". Таким образом, дело понемногу прояснялось.
   Дежурившим на перегоне Иванову, Зелинскому и Петренко передали сигнал готовности. Бадаев сам возглавил отряд боевого обеспечения. Отделения расположились в километре от перегона, в щелях и провалах каменоломен...
   Второй час у станции Дачная стоял оранжевый экспресс с прицепленными впереди и сзади броневагонами. Паровоз нетерпеливо пофыркивал. По путям сновали люди с фонарями. К трем загруженным песком платформам подгонял маневровый толкач-"нефтянку". С унынием обреченного повизгивал его пискливый гудок. Своей возможной гибелью балластовый состав должен был предотвратить крушение спецэшелона. На запасном пути стояли вооруженные пулеметами автодрезины. На одну закатили даже пушку. У дрезин молчаливо отплясывали продрогшие на ветру солдаты. Разноголосо прокатились вдоль состава команды на румынском и немецком языках.
   - Потушить свет!
   Погрузились в темноту светившиеся синими огнями тамбуры вагонов, исчезли световые полоски, окаймлявшие шторы окон.
   - Горстка фанатиков терроризирует целую дивизию,- возмущался в одном из вагонов молодой офицер-эсэсовец. - Можно подумать, целая армия.
   - С армией воевать не мудрено, - отвечал ему сосед, - повоюйте с комаром в ноздре!
   - Я попросту вычихнул бы его!
   - Не так-то просто вычихнуть из катакомб!
   Продолжительный, словно прощальный, гудок пропыхтевшей мимо <нефтянки> прервал разговор. Дав короткий сигнал, тронулась одна из автодрезин. Рванул паровоз, но туг же, как бы опомнившись, притормозил, потянул медленно, осторожно.
   Недалеко от станции у самой колеи валялись опрокинутые вверх колесами вагоны - не убранные еще следы недавней диверсии партизан.
   Чуть ли не у каждого километрового столба - постовой; перед эшелонами время от времени пропускали балластовые, загруженные до предела составы, и все они проскакивали, а шедшие следом эшелоны взрывались. Засечь подрывников карателям пока не удавалось. Стали поговаривать, что и тут взрывы управляются с большой дистанции, может быть, даже по радио. Но все было гораздо проще...
   Второй час лежали под железнодорожным мостиком парторг Нерубайского отряда Константин Николаевич Зелинский и командир отделения бывший механик теплохода Иван Иванович Иванов.
   То и дело проверяли перегон конные патрули румынской жандармерии, проезжая по мостику, заглядывали под него. Но партизаны ввернули в шпалы под мостом надежные крюки и, заслышав патруль, подвешивались поясными ремнями под самым настилом, в тени. Их трудно было заметить даже стоя под мостиком, а сверху тем более невозможно. Тут же висел заплечный мешок с минами и мотком тонкой проволоки. Время от времени Иван Иванович прослушивал длинным болтом рельсы, как прослушивал когда-то двигатель корабля. Стоило приставить один конец болта к уху, а другой упереть в подошву рельса - и все, что происходило на путях, даже в нескольких километрах отсюда, было слышно. Вот маневрирует "нефтянка" - перестук ее колес негрузеи. А вот тяжело затарахтели четырехосные вагоны - тронулся эшелон. Пора закладывать мины, копать под рельсом ямки. Песок смерзся, долбить нельзя - могут услышать. Продумали партизаны заранее и это, прихватили с собой коловорот.
   Бесшумно, мягко выбирает бурав песок из-под рельса. Ямки готовы. Но за поворотом послышался топот копыт. Показался конник, вероятно, что-то заметил, быстро спешился, залег у штабеля старых шпал. Перестрелку с ним затевать нельзя - сбежится охрана.
   Метрах в трехстах в промоине ручья расположился Петренко. Заметил ли он патрульного?
   Бегут минуты. Их остается все меньше. Прорвется спецэшелон в Одессу, прибудут новые каратели. Нет, не должно это случиться - на крайний случай Иванов приготовил связку мин, которой опояшется сам. Для него это - пояс смерти, но будут спасены тысячи жизней!
   Бегут минуты, гудят рельсы. Совсем уже близко тяжелое грохотание. Выскочить придется в последний миг, прямо под колеса, чтобы затаившийся патрульный не успел снять автоматной очередью.
   Но что это? Стало вдруг светло - патрульный дал осветительную ракету. Хочет, видно, присмотреться. Однако не учел, что свет его демаскирует. Отчетливо выделился на фоне посветлевшего неба штабель шпал, между горцами - просветы. Один затемнен, пятно шевелится. Из автомата на таком расстоянии не попасть. Но у Петренко оптический прицел. Вот и щелкнул одиночный выстрел - воспользовался снайпер оплошностью врага. Теперь нельзя медлить ни секунды. Быстро подсовывает Иван Иванович под рельс мины, цепляет за взрыватели конец проволоки...
   Слышно уже тяжелое дыхание паровоза. Партизаны скатываются с насыпи, ползут, разматывая проволоку, к воронке от снаряда. Все ближе грохот состава. Тяжело ползти по смерзшейся щебенке - в кровь изодраны колени и локти. Вот наконец воронка. Иван Иванович захлестывает для верности конец проволоки на руке петлей. Резкий рывок, и степь сотрясает страшной силы взрыв... Летят с откоса вагоны...
   Через лесопосадки партизаны уходят в степь, окутанную тьмой, изрезанную траншеями. У лаза в катакомбы их ждут товарищи.
   За лесопосадками пляшут багряные отсветы, горит спецэшелон.
   Командующий войсками оккупантов в Одессе Гинерару, понимая, каким эхом отзовется в Бухаресте и Берлине гибель спецэшелона, поднял весь гарнизон. Войска заполонили Нерубайское и Усатово. Целая дивизия с приданными ей спецподразделениями - свыше шестнадцати тысяч человек - оцепила степь в радиусе десяти километров. Разъезжая по степи на машине, Гинерару приказывал:
   - Замуровать, засыпать все, чтоб негде было и мыши пролезть!
   Затопали по скованной морозом гулкой земле, заиндевелым зарослям дерезняка и тальника солдатские сапоги, затарахтели мотоциклы, загремели лопатами саперы. Полосовали ночную степь прожекторы, фары машин, осветительные ракеты. Сжималось кольцо оцепления...
   Только трое из подземного партизанского отряда: Зелинский, Иванов и Петренко - спали в те тревожные часы. Бадаев не велел поднимать их. <Пусть отдохнут!> Остальные готовились к неравной схватке, проверяли оружие, подтаскивали к выходам из катакомб боеприпасы, подготавливали мины. Даже ребятишки - в лагере их было четверо - принялись протирать патроны, заряжать обоймы.
   Бадаев наблюдал за оккупантами через провал у росшей на склоне балки акации. В кроне дерева Семен Неизвестный замаскировал антенну, в щели развернул рацию. У Бадаева в планшете лежало заготовленное для Москвы донесение. Верховые разведчики сообщили о прибывших морем транспортах; с Большого Фонтана поступили сведения о новом аэродроме - замаскировано около двухсот немецких самолетов; там же оборудован склад горючего - три тысячи тонн солярки и бензина. Хорошие объекты для бомбардировок. Нужно передать в Москву все эти сведения немедленно, пока еще есть возможность. Когда каратели замуруют все провалы и выходы из катакомб, связаться с Москвой будет уже нельзя - передатчику необходима наружная антенна, в катакомбах радиоволны поглощаются. А осада, чувствовалось по всему, будет длительной, понадобится, может быть, даже помощь Москвы - бомбежка или деаант. Необходимо было сообщить в центр хотя бы примерную численность, вооружение и расположение карательных отрядов. Среди сновавших по степи машин курсировали два зеленых камуфлированных автобуса. На крышах их крутились антенны пеленгаторов
   - Что будем делать, Семен? - спросил Бадаев.
   - Может, попутаем их...
   - Как?
   - Хотя бы... двумя рациями. Запасная-то у нас в Усатове. Соединиться с ней кабелем и работать на двух ключах... По пять-шесть секунд на каждом на одной волне... Вот и будут пеленгаторы мотаться из стороны в сторону...
   Протянули по Усатовской штольне кабель, подключили к нему запасную рацию.
   Поймав передачу, пеленгаторщики тут же доложили начальству. Гинерару сам подкатил к одному из автобусов.
   - Засекли?
   Дежуривший у аппарата растерянно забормотал в ответ о какой-то неисправности. Гинерару запросил радистов другой машины - та же история.
   Генерал негодовал:
   - Блох ловить вам в штрафной роте, а не рацию! Внимательно следил за пеленгаторами Бадаев. Вот одна из машин остановилась. Скользнувший луч прожектора высветил ее антенну. Она уже не крутится - покачивается из стороны в сторону, как маятник. Значит, оба передатчика оказались почти на прямой с пеленгатором. Это опасно. Бадаев подал Семену знак прекратить передачу. Надо было куда-то перекочевывать. Но куда?
   - Есть провал у телеграфного столба, - вспомнил Семен. - Антенну можно прикрепить к столбу, будет и там незаметна. Как вот только перебраться?
   По катакомбам в обход было далеко. Поверху - близко, но лучи прожекторов полосовали степь во всех направлениях. Каждый <заподозренный> куст солдаты буквально скашивали пулеметными очередями.
   Близко к столбу подходило русло замерзшего ручья. От акации к ручью спускалась извилистая промоина. Но ползти с рацией и катушкой кабеля по неглубокой канавке, под ослепительным светом прожекторов - не безумие ли это, не безрассудный ли риск?!
   Долго наблюдал за лучами прожекторов Семен Неизвестный и заметил, что высвеченные прожектором берега ручья сливаются, русло скрадывается. А тени от кустов и холмиков перемещаются в движущихся световых полосах. Значит, можно ползти даже под лучом - в движении теней это не будет заметно. Если и был риск, на него следовало пойти. Бадаев согласился с радистом.
   По промоине доползли до ручья. Расчет оправдался: чем ярче высвечивались берега ручья, тем затемненнее становилось его русло. Добрались до столба. Быстро, сноровисто привязал Семен к столбу антенну и вдруг резко дернулся.
   - Ранило? - встревожился Бадаев.
   - Ерунда, - не сразу ответил Семен. - Терновник колючий, бес его возьми!
   Подключили рацию. Опять полетели в эфир "точки", "тире". Заметались по степи камуфлированные автобусы - в эфире та же неразбериха: три-четыре сигнала прослушиваются при правом вращении антенны, три-четыре - при левом.
   Окончательно вышел из себя генерал:
   - Вспорю катакомбы снарядами!
   В полдень к Усатову и Нерубайскому подтянули пушки. Начали обстрел входов в катакомбы. Но первые же выстрелы показали нелепость затеи: штольни обваливались.
   Генерал вызвал химическую роту:
   - Задушить партизан газами!
   Развороченные входы, въезды штолен принялись восстанавливать, закладывать ракушечником, бетонировать.
   Семьдесят два часа трещали пулеметы, автоматы, грохотали пушки, рвались фугасы, и вдруг - тишина. Жандармы, солдаты уже не с пулеметами, не с автоматами в руках, а с мастерками каменщиков, с носилками - таскают грунт, мешают цемент, воздвигают стены, местами даже двойные, вешают между стенами аккуратные деревянные ящички. Землю у выходов ровняют, посыпают золой. Сгружают с машин шланги, компрессоры, ярко-красные баллоны. Совсем такие, какие стоят обычно у продавщиц газированной воды. Готовилась гигантская душегубка, склеп для живых. Четыреста въездов и провалов замуровали оккупанты.
   Трудились и в катакомбах. Люди, отбивавшиеся от карателей трое суток, с серыми от сырости и духоты подземелья лицами, с запавшими от бессонных ночей глазами, молчаливые, угрюмые, таскали мешки с землей, закладывали, засыпали штреки, оставляя лишь отводы для газа.
   Замуровав все щели, фашисты принялись накачивать в катакомбы желтовато-зеленый газ. Он был тяжелее воздуха и сползал вниз, клубясь и извиваясь. Люди спешили отгородиться от него землей, камнями, мокрыми одеялами - влажные, они почти не пропускали газ.
   Только один не принимал уже участия ни в чем.
   Его положили в штабе на каменном столе - в морском кителе, форменной фуражке. В изголовье поставили боевое знамя отряда. Красные языки светильников играли на спокойном лице Ивана. Всего три дня назад на железной дороге, прослушивая болтом рельсы, он невольно вспомнил свой "Красный Профинтерн", вечно гремевшие машинные отсеки, каюту, подвесную койку, портрет Гали на потолке...
   В дни эвакуации Одессы им обоим предложили остаться в катакомбах. "Отправимся, Галя, в подземный рейс", - шутил он. И вот она сидит у холодного каменного стола, на котором лежит ее Иван... И не верит, не может поверить, что не засветятся больше улыбкой его глаза. Шальная пуля оборвала его жизнь. Не вернуться уже Ивану из "подземного рейса".