8

       "Комсомольская правда" опубликовала статью, в которой было подсчитано, во что обошлась шахте семь-бис бесхозяйственность руководителей рудоуправления. Два месяца велось расследование. Десятника Курапова за скандальную историю с рельсами уволили. Собрали по поводу статьи производственную летучку. Открыл ее главный инженер.
   - Показуха, обман - то же вредительство! - гневно заявил он. - Обманщикам среди нас не место!
   Курапов бросил ненавидящий взгляд на пылкого оратора. Этот ли человек декабрьской ночью двадцатого года стучался к нему в оконце, говорил: "Памятью отца прошу, помоги"? Он знал, что отец часто давал Курапову конвертик с "зелененькой", а то и с "синенькой" - "детишкам к празднику".
   Курапов отказывался несмело. Тогда хозяин сам клал деньги ему в карман: "Заслуженное даю... Всюду хозяйский глаз нужен... Вот ты глаз мой в шахте и есть..."
   Курапов помнил это и пристроил хозяйского сына на шахте конторщиком - грамотные тогда нужны были позарез. Что сынок хозяйский - об этом, конечно, ни слова; фамилия, паспорт у него чужие были - взял будто у умершего от тифа. Молчать просил, слезно просил...
   А теперь все забыл. Инженером стал. Теперь что может сказать о нем Курапов? Сразу спросят, почему молчал? Десять лет молчал! Конвертиков от молодого не получал, но прошлое-то его скрывал. И не только прошлое было кое-что и еще.
   Летучка заканчивалась. Обсудили опубликованную в газете статью, разошлись.
   В проходной Курапова попросили оставить пропуск.
   Сорок, лет катали Курапова визгливые клети вверх-вниз, вверх-вниз.
   Сорок лет... Наверху были весны, зимы... Деревья то шумели зеленой листвой, то покрывались инеем, а в огороженной горбылями нарядной день и ночь мигали задыхавшиеся от недостатка кислорода шахтерские лампы. Сорок лет - и все перечеркнуто...
   Как в полусне, вышел Курапов на улицу. У поселка его нагнал зять.
   - Зайдем, пропустим по одной - полегчает!
   Зашли в пивную. Не пил Курапов больше стопки никогда, а тут с горя опрокинул стакан. Поплыли в облаках дыма грязные стены пивной...
   Выгнали... Он ли не служил им? Хоть с той же помойной... Оказалось ведь прямо над седьмым штреком. Промоет вода кровлю - и беда. Сказал главному - тот аж побелел: "Ошибка в проектировании получилась... Ты, Курапов, молчи... Помпу поставим". Вот уже вторую неделю день и ночь качает помпа воду из помойной, а рукава брезентовые, старые - долго ль старому рукаву прохудиться... Человека для присмотра выделить не позволили - никакой чтоб огласки... Сам и присматривал за рукавами...
   Слушал Губачев пьяные излияния тестя, спросил:
   - А чьи под помойной забои?
   - Суворова и Молодцова...
   - Вот и окрестить бы коммунию водичкой... А то видишь - они в ударниках, а тебя за ворота.
   Как тень появился у стола спившийся забойщик Чаша. Был парень грудь колесом, первый работник, первый жених. Съела "горькая". Пришлось Курапову переводить Чашу в откатчики. Плакал парень пьяными слезами: "Вышвыриваешь?" А теперь вот вышвырнули самого.
   Курапов налил Чаше полстакана водки. Затряслись у пьяницы руки - выпил одним глотком. Губачев налил еще и сам выпил с Чашей. Усадил его рядом, зашептал:
   - Есть, парень, разговор!..
   
   
   
   В забое Суворова дела спорились. Шла богатая жила. Уголь давил, тек с уступов, с боков. Скрежетали лопаты, повизгивали вагонетки, торопливо стучали топоры крепильщиков.
   Суворов, Маркелов, Молодцов, Почаев скинули с себя одежду, остались в майках. Сохли губы, сохло во рту. Лица лоснились от угольной пыли, белели только зубы....
   - Шевелись, братва! - поторапливал своих вагонщиков Суворов. - Ноне подзаработаем!
   Не хватило крепежных стоек. Суворов подозвал Тишина:
   - Лезь, Тимоха, через сбойку наверх. В брошенных забоях кругляк есть - скинешь.
   Смена подходила к концу. Но решили остаться на пересменок - не часто бывает такой отжим.
   Уголь давил, шел сам... И вдруг по штреку прокатилось:
   - Во-о-да- а!
   Забулькали, зарокотали по уступам, разбухая на глазах, мутные потоки прорвавшихся грунтовых вод. Плавилась, текла глина. Трещали крепи.
   Суворов подпер плечом накренившуюся стойку.
   - Бегите!
   - А ты?
   - Не впервой, выберусь!
   - Может, подмочь? - растерянно топтался перед забойщиком новенький вагонщик.
   - Беги! - крикнул Суворов. - Прихлопнет как мышь.
   Ребята выбрались в откаточный штрек. Прыжком хотел выскочить из-под нависшей кровли Суворов - со- скользнула с плеча накренившаяся стойка, притиснула к выступу левую руку. Попробовал высвободиться - не тут-то было. Трещит крепь. От резкой боли у Суворова потемнело в глазах.
   Набухает, наваливается рыжим чудовищем глинистая кровля... Что делать? У ног брошенная кем-то штыковая лопата. Суворов с трудом поднял ее. Лопата острая, недавно точенная, надо только сильнее ударить. Слышал же он, что волки отгрызают попавшую в капкан лапу. А его с детства дразнили медведем. Вот и отгрызет медведь свою лапу...
   Кто-то вцепился в черенок лопаты. "Володька?"
   Молодцов рванул что было сил стойку на себя. Суворов высвободил сломанную руку, не мог сдвинуться с места - ноги не слушались.
   - Наваливайся на меня! - кричит Молодцов.
   - Не дотащишь!
   - Дотащу!
   Взвалил Владимир здоровяка на спину.
   Ноги засасывает грязь. Не хватает воздуха. Липкий, холодный пот струится по всему телу. Скользкими, словно намыленные, стали руки. Но останавливаться нельзя, гибелью грозит каждая секунда промедления.
   Впереди ухнул обвал. Эхо прогрохотало сзади.
   Неужели все?!.