День Победы!.. Память мгновенно переносит тебя в годы войны. Вот они, мои сверстники — «ремеслята», сидят рядом со мной, юноши и девушки, кому в жаркие дни было от роду четырнадцать—пятнадцать лет, комсомольцы с сорок третьего года.



1. НАШ КОМСОРГ

В это воскресное солнечное утро мы шагали на завод, как делали каждый день всю неделю. Только не пошли в цеха к своим рабочим местам, а пересекли заводской двор — широкий и неуютный — правой стороной и вышли к эстакадам, где ежесуточно опорожнялось несколько железнодорожных составов с углем, рудой, песком. Сегодня по всему городу был объявлен ударный воскресник под девизом «Все для фронта, все для Победы!».

Мы шли и гадали, что нам достанется разгружать. По просьбе директора нашего ремесленного училища заводская администрация обычно не давала ученикам эшелоны с углем и рудой. Но в этот майский солнечный день маленькое «счастье» нам не улыбнулось: на путях стоял состав с отличным кузбасским антрацитом.

Получено задание: группе в двадцать восемь душ мужского и женского пола к четырем часам дня разгрузить несколько платформ.

— А обедать?

— Обедать после работы.

Группа разбита на бригады: по бригаде на платформу. Объявлено боевое соревнование между ними.

И вот замелькали совковые лопаты... (Написал я «замелькали» и усомнился: точно ли выбрано слово. Ведь некоторые наши девочки с трудом поднимали эти лопаты без угля. Но тем не менее они с энтузиазмом принялись за разгрузку.)

Через два часа вперед вышла бригада под руководством комсорга группы Тони Смирновой. Это сообщение взбудоражило всех: девочек там было больше, чем на других платформах. А одну разгружали только мальчишки. Масла в огонь подлил Владимир Курбатов.

- Я всегда думал, что девочки работают дружнее, — сказал он, продолжая спокойно орудовать лопатой.

Бригады устраивают двухминутные митинги, отменяют перерывы, запрещают разговоры. Через пять часов работы впереди по-прежнему платформа Смирновой. Соревнование накаляется. В начале четвертого одновременно заканчивают свои задания три бригады и встают на помощь отстающим.

Вскоре все платформы разгружены. Руки ломят от усталости, щемит в животе. Но ребята, стряхивая угольную пыль и вытирая черные потные лбы, довольно смеются, поблескивая ослепительно-белыми зубами.

— Строиться! — весело, устало командует помощник мастера.

— Помогите! — кричит мужчина, быстро приближаясь к нам. Это дежурный по воскреснику. — Ребята, на седьмой путь подали состав с песком. Надо срочно освободить две платформы. Во как нужно! — И он провел по шее ладонью руки, на которой празднично алела сатиновая повязка. — Товарищ Таран, — обратился к нашему мастеру, — помогите.

Николай Иванович задумался, потом долгим взглядом обвел своих питомцев и опустил голову. Что он думал в этот миг, наш славный и строгий учитель, отец, мастер? О том, что каждый стоящий перед ним ремесленник голоден, словно волк зимой, или о том, как сорок первом фашисты бомбили поезда вот с этими детьми? Может быть, о тех кровяных мозолях, которые сегодня вздувались и снова лопались от грубых совковых лопат? Или о том вечернем часе, когда вся страна будет салютовать вождям-победителям? Может быть, думал о сыне, который погиб в битве под Москвой? Или обо всем этом сразу?..

— Как сами ребята, — подняв голову, сказал мастер.

Мужчина с алой повязкой на рукаве вопросительно смотрел на нас. Мы смотрели на него.

— Кто хочет остаться на разгрузку песка — шаг вперед! — скомандовала

Тоня Смирнова и первая вышла из строя. За комсоргом шагнули несколько комсомольцев. Потом еще и еще! (К нашему стыду, четверо или пятеро осталось на месте).

И вот уже мы разгружаем песок. Кто в 14—15 лет работал на тяжелой физической работе десять часов без отдыха и еды, тот поймет, с каким трудом дались нам эти две платформы. Каждый не раз вспомнил о Павке Корчагине, Зое Космодемьянской...

Сброшена последняя лопата. Тоня Смирнова, наш комсорг, достав где-то метлу, деловито идет по платформе и сметает остатки.

Мы смотрим на пустые платформы, и не верится, что они были нагружены на отсыпь песком.



2. КАК ИЗБИЛИ ТОЛЬКУ БУТОВА

Наверное, редкий мальчишка не дрался в детстве. Если не дрался, значит, не проявлял характера или был паинькой. Ремесленники не были пай-мальчиками и довольно часто демонстрировали свой характер.

Однажды наша слесарная группа, придя утром на завод, получила сроч-ное задание: к вечеру изготовить двести саперных лопаток, чтобы обеспечить ими новобранцев. Эшелон прибывает на станцию Чимкент-товарная в двадцать один ноль-ноль.

Горн, где нам разрешили работать, был под открытым небом. Мы сгрудились вокруг него, ожидая, когда привезут материал. Девочки поеживались от холода и мокрого снега, который не спеша ложился на огромные серые шапки, на золотистые, русые, светлые локоны, выбивавшиеся из-под этих шапок, на покатые плечи, покрытые черными телогрейками. Мальчики рассказывали новые анекдоты с «картинками» про Гитлера и Муссолини. Некоторые украдкой, в кулачок, курили.

Наконец пришел мастер и принес накладную. Мы должны были сами получить материал и привезти его на тачках. Трехметровые стальные листы съезжали с тачек и падали, звонко ухая. Но самым трудным все-таки было поднять с земли такой стальной лист, вставить его в зев механических ножниц и экономно, строго по разметке отрезать заготовку. И при этом не отхватить пальцев рук. Работать на ножницы мы поставили старшего среди нас — Колю Чумака. Ему на днях исполнилось шестнадцать. И, кроме того, он обладал еще одним хорошим качеством — был до крайности невозмутимым.

Отрезаны первые две заготовки. Бросили их в горн, разогрели до белого цвета и переборщили — край одной заготовки загорелся, с треском разбрызгивая вспыхивающие искры.

— Ах, какая досада!

А мокрый снег все падал и падал лениво. Но ребята теперь не замечали ни снега, ни серых хмарых туч, которые уныло ползли над головой, ни времени. Всех захватила работа, все стремились в срок выполнить боевое, фронтовое задание. И хотя мы не ковали броню для танков, не вытачивали снарядов для легендарных «катюш», а лишь мастерили немудреные саперные лопатки, нам все же казалось, что сейчас главным, самым главным для фронта, для успешного наступления наших войск являются именно эти простые лопатки, сработанные нашими руками.

И вдруг Толька Бутов, с яростью швырнув заготовку, крикнул:

— Ну ее к дьяволу! — Горячее железо, упав в грязь, взвизгнуло и угрожающе зашипело; бледно-белый снег, лежавший рядом, быстро стал темнеть. — Подумаешь, лопата. Нужна она там, на фронте. Танк на тебя попрет — ты и лапки кверху.

Бутов был невысокого роста, полный, розовощекий мальчишка, с крупными голубыми глазами и красивым ртом. Он жил в городе с родителями, а не в общежитии, как большинство ребят из нашей группы. Он не слышал страшного воя сирен, как слышали многие из нас, эвакуированных; он не сжимался от страха при виде пикирующих бомбардировщиков с черными крестами на крыльях; он не видел подожженных фашистами эшелонов, убитых и искалеченных младенцев, стариков и матерей, как видели мы. И наверно, потому он так закончил:

— Хватит с нас. Пусть сами вкалывают, — и качнул головой в сторону, куда ушел мастер.

— Эти лопаты очень нужны нашим бойцам, — сказала Тая Харьковcкая.

— Хм, нужны, — усмехнулся Бутов, — чтобы рыть себе могилы.

Сказать такие слова!..

К Буту направился Николай Чумак, его друг, тоже из местных.

— Что ты, Бут, сказал?! — и, размахнувшись, ударил Тольку в лицо.

Девчонки завизжали. Кто-то еще наскочил на него...

Через минуту Бутов торопливо удалялся от нас в сторону заводских ворот.



3. ВОЛОДЯ КУРБАТОВ - ИЗ ДЕТСКОГО ДОМА

Познакомился я с ним в комнате общежития, куда привел меня, только что принятого в ремесленное училище, комендант, чтобы показать мне мою кровать. Курбатов лежал на койке у окна и негромко стонал.

— Что с тобой? — спросил я после минуты неловкого молчания.

Курбатов поднял лобастую голову, посмотрел на меня добрыми карими глазами и дружелюбно улыбнулся. Затем оголил левую ногу. Она распухла, наискось голени шел неширокий, гноящий шрам.

— К врачу надо! — воскликнул я.

Он опять улыбнулся, но теперь кисло, видимо, на мои наивные слова и сказал:

— Нельзя.

— Почему?

Курбатов некоторое время колебался, рассказывать или нет историю, которая привела к столь печальному концу. Потом, видимо, решив, что я сохраню его тайну, или по доброте своей душевной, рассказал:

— Позавчера мы впятером пошли на виноградники. Нас застали. Бежали к реке, к Водаму. Вижу, настигают. Бросился вправо, по косогору, Там дувал был, забор, значит. — Он опять улыбнулся. — Решил отвлечь ребят. Немного не рассчитал и повис надувале. Колючая проволока, бестия, поймала меня... Ты только никому не говори! — предупредил он меня, нахмурив брови. Потом добавил: — И ребятам тоже... Володькой меня зовут. Я из детского дома. — И снова дружелюбно, хорошо улыбнулся. — А тебя?

Я назвался. С тех пор мы стали друзьями.

Поход на виноградники был случайным проступком Курбатова. И впоследствии ни он, ни его товарищи не могли объяснить, зачем он решился залезть в чужой сад. Такое не в его характере.

Помню, в зимние, дождливые вечера ребятам не хотелось выходить из теплого общежития и идти по мокрому, грязному поселку в столовую ужинать. Курбатов брал несколько банок, котелков и приносил наши порции. Иной вечер три-четыре раза сходит из общежития в столовую и обратно. Приходит с охапкой горбушек и котелков, наполненных затерухой или вареной свеклой, мокрый, продрогший, но довольный: ребятам добро сделал. Однажды у новенького ремесленника кто-то на улице снял только что полученные башмаки. Прибежал по грязи босиком, плачет. Володя скинул свои добротные кожаные ботинки и отдал ему:

— Померь, — а сам надел рваные, на деревянной подошве (мы называли их «скороходами»), которые давно валялись у печки, засыпанные углем.

Носить «скороходы» ремесленники считали зазорным...

Особенно ярко в памяти сохранилось следующее событие.

Возвращаясь как-то с завода, я и Володя Курбатов увидели на столбе небольшое объявление, написанное крупными буквами на листке серой бумаги. В объявлении говорилось, что в школе поселка открывается вечернее отделение и идет прием в шестые, седьмые и восьмые классы. Сердце защемило. До войны я успел окончить только шесть классов. Но пойти в вечернюю школу по этому объявлению и начать учиться в седьмом классе мне показалось тогда почему-то недосягаемой мечтой. Школа, учителя, классная доска, чернила, тетради, учебники виделись мне в каком-то ином мире, а не в том, где существовали, работали, дежурили по ночам, играли в самодельные карты мы, ремесленники.

Курбатов же деловито сказал:

— Пойдем учиться.

И мы стали ходить в седьмой класс. Многие ребята из РУ тоже пошли учиться. Кто в пятый, кто в шестой или седьмой класс, некоторые даже в девятый.

Прибежишь в школу после работы и занятий в училище, усталый, озябший, порой несытый, сядешь за парту, и в голову с трудом лезут математические формулы, правила грамматики, исторические события и даты. Но преодолеваешь себя, преодолеваешь уже укоренившуюся было привычку пустого, бездумного времяпреповождения.

Помню, тетрадей не было, и писали на старых книгах между строк. Только для выполнения контрольных работ учителя давали по листку настоящей тетрадной бумаги. Она казалась нам ослепительно-белой и очень дорогой. Даже жалко было писать на ней. Иногда в школе не было уроков, и мы возвращались в общежитие. Возвращались внешне радостные. Но в душе становилось тоскливо и тревожно: уходил день, а мы не узнавали нового.

В феврале 1945 года я был направлен на учебу в Ташкентский техникум трудовых резервов. Перед отъездом Курбатов встретил меня в коридоре — я вышел от завуча, — взял мою руку, крепко пожал ее и сказал:

— Завидую тебе... Ну ладно. Всего хорошего! — И ушел. Больше я не видел его, этого доброго, славного парня.

Внезапно, за давностью лет, некоторые имена и детали описываемых событий искажены и неточны. Пусть читатели извинят меня за это. Я пытался показать, как в далеком казахском городе Чимкенте в грозные годы Великой Отечественной войны юные патриоты в обыденной обстановке показывали свою беспредельную любовь к Родине, честность, коммунистическую убежденность. И я верю, что и теперь они, повзрослев на двадцать с лишним лет, также самоотверженно работают, также непримиримы к гнусной подлости, также по-человечески добры и внимательны.