Отец ушёл в Красную Армию. И только мы с ним распрощались — в деревню пришли румынцы. Они по-другому одеты, чем германцы, но они все равно фашисты. Двое румынцев зашли в наш двор и спрашивают: «Тут есть русские?», а мы отвечаем: «Нет». Потом они велели всем со всей деревни выйти из домов. Они кричали: «А ну, выходите, выходите!» Мы из дому вышли, но потихоньку спрятались в сено возле речки, а другие, которые не спрятались, тех погнали в поле. Ой! Они идут, а за ними 14 штук румынцев с винтовками. Их собрали в поле, а потом разделили: женщины и детей в одно место, мужчин в другое, а которые барышни — в третье. Мужчин они так мучили, так мучили, что мы потом видали, все их лица изрезаны в кровь, а женщин не так сильно, но тоже мучили, и когда они просились пойти домой за хлебом, то не пускали. Мы лежали в сене и сильно боялись, нам даже есть со страху не хотелось. А ночью румынские часовые убежали, мы вдруг увидели наши машины, наши танки, и советские взяли румынцев в плен, а всех людей выпустили на волю. Люди с такой радостью вернулись в свои дома, что вы и сдумать не можете.

Скоро после румынцев я потерялась от мамы.

Когда фашисты начали бомбить, мы ушли из нашего местечка Лева в деревню Керженицы, а из Кержениц, скоро после румынцев, в Баюш. Но только мы там стали жить — прилетели фашисты и скинули бомбы. Мама подняла маленького братика на руки, а меня потащила за руку, и мы побежали. И вдруг выпустилась мамина рука. Я хватаю руками, гляжу глазами, и никого не схвачу — только дым. Кругом дым и мамы больше нет. Потом дым разошелся, стало видать дома, и других людей, а лавочки, а мамы все нет. Я стою на дороге и плачу.

А тут наши начали отступать. Машины, подводы, танки едут медлен-но по дороге. Я стою и плачу. Один боец мне говорит: «Девочка, что ты плачешь?» — «Я маму потеряла». — «Ну, садись с нами, мы тебя отвезем в Россию и сдадим в детдом. Там тебе будет хорошо». - «Я не могу маму тут оставить, вдруг ее румынцы поймают и будут мучить. Я видала, как румынцы мучают».

Но потом мамы нигде не было, и я села на эту подводу и поехала. Тут с ними отступала еще одна женщина. Она варила бойцам кушанье, а я помогала ей. Со мной все бойцы и лейтенанты были ласковые, угощали меня и жалели. Один лейтенант, Иванов, брал меня за дочку. Он хотел меня отправить к себе домой, к своей мамаше. Я его называла отец. И другой, старшина, осетин, тоже хорошо меня смотрел, и они все промежду себя спорили — старшина и отец, — как лучше надо меня смотреть.

Рассталась я с ними только в Херсонской области. Они пошли наступать, и меня с собой не взяли. Из штаба вышел приказ: сдать девочку, значит меня, в сельсовет, а оттуда в детдом. Приказа надо слушать, а то я с ними вовек не рассталась бы.