ПОД ПУЛЯМИ НА КОНЕ

   В зимние месяцы бригада размещалась в большом селе Румок. Партизанской столицей звали люди эту деревню.
   Фашистам, терпевшим на фронтах поражение за поражением, не хватало сил бороться в тылу с лесным войском. Хотя и знали оккупанты, что в Румке партизаны подняли красный флаг, что живут там люди по советским законам, но сделать с ними ничего не могли.
   Партизаны были всегда начеку. Круглые сутки несла боевую службу разведка. Расквартировались разведчики в школе, рядом со штабной хатой. Марат продолжал жить вместе с ними.
   Как-то в начале марта, среди ночи, вернувшийся из поездки по своей зоне Ларин поднял Марата с постели, не дав хлопцу глаза протереть, посадил его, босого, полураздетого, на табуретку. А сам с лампой в руке отошел к двери.
   - Уважаемые зрители! - Ларин чинно поклонился.- Выступает заслуженный артист болот и лесов! Сейчас он прочитает вам стихотворение!
   Здесь, по-видимому, должны были последовать аплодисменты, и Ларин сделал соответствующую паузу, отвесил еще один поклон. С верхних нар свесилась стриженая голова Миши Калечица.
   - Ты... артист болотный...- незлобиво проворчал Михаил.- Чего мальчишку будоражишь? Спать людям надо!
   - На вопросы зрителей, занимающих галерку, я отвечу несколько позже,- невозмутимым тоном продолжал Ларин.- А сейчас почтенная публика услышит объявленное произведение!
   Ларин казался старше своих тридцати лет. Лицо и руки его будто кто обвел по всем морщинам коричневой тушью: бывший командир танка чуть не сгорел заживо в начале войны в своей машине. И следы огня остались на всю жизнь. Когда же Ларин "выступал", лицо его точно бы светлело.
   
   Цвел на лесной полянке,-
   
   начал он,-
   
   Туманный бересклет.
   В разведку шел мальчишка
   Четырнадцати лет!..
   
   Лампа, которую Ларин держал в руке, отбрасывала на бревенчатые стены и потолок ломаную, причудливую тень.
   За окнами перестал поскрипывать снег под сапогами часового. И он, знать, слушал.
   
   ...Везде фашистских точно
   Он сосчитал солдат,
   Чтоб командир отряда
    Не вышел наугад.
   
   Стихотворение было длинное, и чем дальше рассказывал Ларин о похождениях юного смельчака, тем чаще Михаил поглядывал на Марата. Когда же была прочитана последняя строка, Калечиц начал вдруг поздравлять, тормошить мальчика, приговаривая:
   - Да-а! Теперь ты, Марат Иванович, вроде бы легендарным героем стал, наподобие Чапая, раз про тебя люди такое сочиняют!
   - Да ладно вам!- сердито отмахнулся Марат, прячась под одеяло.- Товарищ начальник, прикажите Мише, чтоб отцепился!
   Ларин присел к Марату на постель.
   - А я, знаешь, тоже такого мнения: про тебя это. Факт! Во-первых, в твоей родной деревне услышал. А самое главнейшее - во всей нашей зоне другого мальчишки в разведке не было. Знаю, знаю, имеются в произведении кое-какие неточности. Но это же, как бы тебе объяснить?.. Народное творчество. Фольклор! Соображаешь? Народ, он биографию твою может и не знать хорошо. А вот ратные дела твои знает. И воспевает! Это, брат, повыше всякой награды!
   Марат слушал молча, не поднимая головы. Низко наклонившись, Ларин заглянул парнишке в глаза. В них почему-то вдруг погасла радость. Да уж чего веселого, если разбередили человеку не зажившую еще рану! "В разведку шел мальчишка..." А ныне мальчишке этому доверия нет. Опасаются пускать его за линию партизанской зоны.
   - Я еще вот в нашу газету стихотворение отдам,- не унимался Ларин.- И попрошу, чтобы под заголовком пометили: посвящается бывшему... Нет, посвящается разведчику Марату Ивановичу Казею. Вот помяните, хлопцы, меня: ходить скоро Марату с нами опять!..
   Ларин добился своего: газета партизан "Ленинская правда" напечатала стихотворение, записанное разведчиком со слов станьковских крестьян.
   Редактор Виктор Иванович придерживался такого мнения: что меч, что перо - сражаются заодно. И он зачислил Ларина в свой актив. Не раз, возвращаясь из разведки Ларин подзывал к себе Марата, давал команду: "Бери-ка, Марат Иванович бумагу. Записывай". И принимался диктовать очередную заметку. Прирожденный рассказчик, Ларин не терпел бумажного листа. Когда писал сам, выходило у него прескверно.
   Вот Виктор Иванович и посоветовал своему корреспонденту такой способ творчества: диктуй, дескать, ты, а Марат станет писать.
   Через несколько дней после того, как напечатали стихотворение, Марат на своем Орлике повстречал Ларина с тремя конниками на подходе к Румку. Спешились. Начальник разведки вдохновенно диктовал, а мальчик записывал "материал".
   Приехали в Румок. Марат снял с коня седло, растер ему соломенным жгутом бока и, бросив в кормушку полуторную порцию сена, побежал в редакцию. Находилась она недалеко от села, в избушке лесника.
   От небольшого печатного станка всегда пахло типографской краской. Этой же краской попахивали листы, над которыми сидела часто Зина. Она была года на четыре старше Марата. Занималась тем, что выискивала в заметках ошибки или печатала на машинке. Марат не любил, когда Зина посмеивалась над его ошибками, и стал отдавать листки только в руки редактору или жене его, Анне Марковне, которую называли "литературным сотрудником". Анна Марковна больше всех полюбилась Марату. У нее были такие же ласковые руки, как у мамы, и такая же добрая душа.
   Прибежав в редакцию, Марат отдал заметку Виктору Ивановичу и покосился на столик, за которым обычно сидела Анна Марковна.
   - Нет сегодня нашей Марковны,- редактор заметил взгляд Марата,- поручило ей начальство Восьмым марта командовать. Знаешь, чем Восьмое марта знаменито?
   И хотя Марат утвердительно кивнул, Виктор Иванович протянул ему влажный лист, на котором выделялся напечатанный крупными буквами заголовок: "Да здравствуют советские женщины - верные патриотки нашей Родины!" В статье рассказывалось про женщин, которые в тылу и на фронте, в партизанском отряде - везде вместе со всеми куют долгожданную победу. "Многие патриотки,- читал Марат,- отдали свою жизнь за свободу, за счастье нашей Советской Родины. Вспомните, товарищи, имя Анны Александровны Казей. Недавно из захваченных у фашистов документов нам стало известно, что гитлеровские палачи много дней подряд подвергали Анну Александровну нечеловеческим пыткам. Ей сулили все: свободу, большие деньги. Но в ответ слышалось только: "Нет! Нет! Нет!" Когда наших людей повели на казнь, Анна Александровна попросила об одном, поставить ее впереди. Нам никогда не забыть..."
   Дальше Марат плохо разбирал плывущие перед глазами строчки. Стараясь не смотреть на Виктора Ивановича, мальчик возвратил ему газету и выбежал из редакции.
   А в селе и впрямь шла подготовка к празднику. В помощницы Анне Марковне направили из первой роты двух женщин. Печь в хате, возле которой суетились стряпухи, казалось, расточала тепло на всю "партизанскую столицу". Хлопцы, возвращавшиеся с операций, поневоле поворачивали носы в сторону кухни и блаженно жмурились, вынюхивая на ветру запахи жареных шкварок и чесночных колбас.
   Давно уже не испытывали люди такого вот, по-настоящему праздничного чувства. Во фронтовых сводках, которые регулярно печатала "Ленинская правда", пестрели уже названия знакомых городов, освобожденных Красной Армией. Это-то и создавало радостное настроение. Радостное, но не беспечное! По-прежнему ходили на боевые посты партизанские дозоры. Как и прежде, не расставались люди с оружием.
   Несла свою службу и партизанская разведка.
   Утром восьмого марта по ее донесениям стало известно: в Румок по разным дорогам, а где и полем, направляются большие группы женщин. Многие несут на руках детишек. "Опять, гады, где-то деревню спалили! - решил командир, получив такое известие.- А может, к нам на праздник? "
   Так или иначе, приказано было освободить для детей самые теплые хаты, а Анна Марковна получила заказ на новое блюдо - гречневую кашу. И непременно с молоком!
   Первые гостьи уже виднелись у леса, когда к штабу на взмыленных конях подлетели трое связных: "Товарищ командир! Немцы! Тревога! Тревога!"
   Конники понеслись вдоль деревни, поднимая партизан. Впереди галопом скакал Марат. Полы его широкой, не по росту, шинели, развевались на ветру. Казалось, конь летит на крыльях.
   Не много времени понадобилось партизанам, чтобы приготовиться к бою. И все же никто из командиров не решался первым крикнуть: "Огонь!" А может, недоразумение, ошибка?..
   Ведь хорошо видно: вдоль перелеска движутся женщины. В платках, длинных юбках. Непонятно только, почему это у всех полушубки одного и того же цвета? Командир роты предупредил своих ребят:
   - Первый залп вверх. Слушай мою команду! Пли!
   И тут же женщины попадали в снег. Попадали так, как это могут делать лишь обученные солдаты. Распеленали они и своих "младенцев" - то были замаскированные пулеметы и минометы. Ротный командир так и не успел выкрикнуть вторую команду - упал, сраженный пулей. Пули, как свинцовые шмели, проносились и над Маратом. Однако он доскакал до хаты, ставшей командным пунктом разгоревшегося боя. Укрыл Орлика за углом. Здесь же беспокойно переминались еще две оседланные лошади. Их хозяева, связные, лежали рядом с командиром бригады Барановым, стреляя из автоматов по врагу.
   Марат быстро пополз к комбригу. А немцы уже начали забрасывать деревню минами. Огромным факелом вспыхнула старая мельница, загорелись крайние хаты. Из-за грохота и свиста Марат не слышал голоса командира, который что-то говорил одному из связных. Тот повернулся, пополз к коням. Вскочив на коня, парень чуть ли не с места пустил его в карьер. Перелетев через небольшую ограду, конь понес связного полем к сосновому бору. Вражеские пули секли это поле во всех направлениях.
   Партизан не успел преодолеть и половину пути: упал. Падая, он зацепился ногой за стремя, и конь долго тащил связного за собой. Потом рухнул в снег.
   Марат быстро смекнул, куда был послан связной. В семи километрах от Румка стоит отряд имени Фурманова. "Вот кому ударить бы по немцам с тыла! Надо фурмановцам обо всем сообщить!" Пополз к Орлику, но Баранов увидел.
   - Вернись, Марат! Немедленно в укрытие!
   Мальчик счел лучшим укрытием невысокий снежный бруствер, в который то и дело вонзался свинец. Подползая к Баранову, Марат слышал, как второй связной просил:
   - Позвольте мне, товарищ командир! Я попробую... Много так наших немец-то покладет. Позвольте!
   Лишь только всадник выскочил из деревни, партизаны ударили по фашистам изо всех пулеметов, чтобы огнем прикрыть смельчака. Однако и тому не суждено было...
   Горело уже десятка два хат. Из-за черного густого дыма Баранову трудно наблюдать за боем. Но по выстрелам и разрывам можно определить: не сладко приходится партизанам. Санитары уже подтащили к штабу и укрыли в его стенами человек восемь раненых.
   Рядом, свесив с самодельных носилок руки, лежал без шапки контуженный дед Алесь. Полуоткрытыми глазам смотрел старик на лес, в который необходимо было кому-то проскочить.
   Не спрашивая ни о чем командира, Марат пополз к Орлику.
   - Подожди! - Баранов глянул мальчику в глаза: были они не по-детски суровы, но спокойны и решительны.- Береги себя, слышишь? Береги, родной... Скачи прямиком, так вернее будет. Мы тут тебя прикроем. Ну, давай руку.
   Протянув руку, Марат почувствовал, как к его горящему лицу крепко прижалась колючая щека, сухие жесткие губы.
   - Сынок!..
   Стреляя по врагу, командир то и дело поглядывал на поле, по которому летел крылатый конник. Мальчишку почти не было видно. Он прижался к конской шее, словно сросся с ней. Черные султаны взрывов поднимались то впереди, то позади коня. До спасительного леса оставались уже считанные метры, когда Орлик внезапно споткнулся. Сердце у командира сжалось. Похолодев, Баранов закрыл глаза. "Все!" Но вот он снова глянул на поле. "Да; нет же! Нет!"
   Конь продолжал во весь опор нестись вперед и вперед. Рывок! Еще рывок!
   И все, кто наблюдал за Маратом, закричал "ура!" в честь его победы.
   ...Когда у гитлеровцев за спинами внезапно появились конники отряда имени Фурманова, фашистский "маскарад" можно было считать оконченным.