НАД ДОРОГОЙ - САМОЛЕТЫ

   - Чуете?! - Дряхлая бабка стоит посреди шоссейной дороги и смотрит в сторону леса. За его зубчатой оборкой - грозный гул. Он все нарастает, нарастает.- Сызнова летят... коршуны! Сейчас Гитлер бомбы сыпать будет!..
   - Уходи, Дарья! - гонят старуху спрятавшиеся в придорожной канаве люди.- Уходи!
   Над самым большаком плывут тяжелые самолеты. Хорошо видны их тупые стеклянные носы, желтые края крыльев. Припавшие к земле люди ждут. От натужного рева уже не слышно, что кричит старуха.
   По одному, по три бомбардировщики пролетают мимо и сбрасывают свой груз где-то очень далеко. Еле слышно утробное глухое буханье.
   - Поднимайтесь! - зовет всех бабушка Дарья.- Пошли... с богом.
   ...Вот уже который день идет Алешка в толпе хмурых, молчаливых людей. Они бросили свои дома, бросили все добро, кроме небольших узелков, и теперь идут, едут, сами не зная куда. Впервые Алеша услышал, что все эти женщины, ребятишки, старики и старухи называются беженцами. С грустью оглядываются они на поля, на села. Останавливаются, чтобы перевести дух, набраться сил для новых шагов.
   Плетется девчушка в летнем коротком платьице, держится за подол матери.
   - Мамка! - хнычет малышка.- Нам еще далеко?
   - Куда ты под самые бомбы лезешь? - ворчит на старуху маленький, похожий на подростка, дед в калошах на босу ногу. Шлепая ими, он ведет за собой навьюченного бородатого козла. На одном боку у козла болтается плотничий топор. На другом - брезентовая сумка, из которой торчит длинный бурав. Старик по очереди ворчит то на бабушку Дарью, то на рогатого носильщика. Козел недавно вытянул у него из кармана кисет с табаком и старую газету, предназначенную для самокруток. Съел.
   - Поганое ты рыло! - ругает козла дед.- Сколько уж ты на своем веку у меня табаку слопал!..
   Над дорогой с пронзительным визгом снова проносятся самолеты - "мистеры шмиты", как окрестил "мессершмитты" дед. Под одним рассыпался белый клубок. На кусты, на траву, в дорожную пыль полетели листовки. И это уже не впервой. Алешка еще не читал листовок, но про себя подумал: "Пусть бы кидали немцы одну только бумагу..."
   Страшно, когда самолеты идут очень низко, будто хотят раздавить бредущих по большаку. Не выдержав, беженцы свернули с дороги и стали двигаться по сторонам. Тогда новая партия самолетов прошла над людьми. Посыпались бомбы.
   Алешка лежал на дне горячей воронки, прижимался к земле. С бешеным визгом и грохотом бомбы рвались среди деревьев.
   Улетели бомбардировщики - Алешка выбрался из своего укрытия. На дороге он увидел разбитый в щепки тарантас. В оглоблях лежал мертвый конь. Вокруг него ходил парень, причитая:
   - Какого коня, а?!
   Еще одна разбитая телега.
   Возле нее суетятся две крестьянки. Тут же - куча детишек. Самый старший, мальчуган лет семи, плачет.
   - Уймися ты, христа ради! - одна из женщин сурово одергивает его.- Хлопчик! - подзывает она Алешку.- Подсоби, сынок... Коня придержи. Да скинь ты свою суму. Никто ее не возьмет. Тут свое оставляешь...
   Вещевой мешок у Алешки заметно разбух. Во-первых, туда затолкал он сапоги, которые при всем желании уже не обуешь: ноги натер. Кроме сапог в сумке хлеб, картошка, куски вареного мяса, три тарани. Есть даже пироги. Все это мальчик выпросил по пути, в деревнях. Подаяние решил он собирать для маскировки. Вздумается, скажем, кому-нибудь заглянуть в мешок - пожалуйста: побирашка, мол, прошу милостыню. Только все разве предугадаешь?
   По дороге к Алешке привязался хмурый парень Тимоха, потерявший коня и тарантас. Увидел случайно на привале содержимое Алешкиного вещмешка, и худое длинное лицо его еще больше вытянулось. В глазах - голодные искорки.
   - Ты чего не жрешь, карапет?
   - А что? - Алешка притворился сытым.- У меня живот не лошадиный. Все не впихнешь.
   Тимоха не сводил глаз с мешка, и Алешке пришлось стать пирог с картошкой. Парень проглотил пирог, прямо как за ухо кинул. И снова уставился на Алешку - глаза голодные, просящие.
   Сам Алешка за весь день съел лишь темный солдатский сухарь. Сыт с него, понятно, не будешь. Да хоть с голоду не помрешь. Ел медленно, растягивая удовольствие, тщательно разжевывая каждую крошку. Был в мешке еще пирог - с морковью. Его Алешка берег на ужин. Глотая слюну, он вынул и этот пирог, протянул голодному Тимохе.
   - Ты не торопись. Ты по-человечески ешь.
   - Поднимайтесь! - командует Дарья.- Пошли!..
   Теперь Тимоха не отпускал от себя Алешку даже во время налетов. Бросался за ним следом в кусты или заползал в ту же, что и Алешка, воронку. Пришлось мальчику расстаться еще с краюхой хлеба, куском сахара и луковицей.
   Под вечер в который раз раздался знакомый гул. Алешка распластался на земле, ожидая, когда грохнет. Вещмешок лежал рядом. Упала бомба, и мальчика швырнуло в сторону. Алешка очнулся, стал шарить вокруг себя, ища вещевой мешок. Не было его рядом. Алешка вскочил на ноги, осмотрелся. Ни мешка, ни Тимохи! Алешка заметался среди деревьев, припадая к земле после каждого взрыва. Нашел Тимоху на болотистой поляне. Тот сидел к нему спиной и уплетал хлеб. Рядом лежал опустевший вещмешок, а далеко в стороне валялся... сверток. Тимохе он был просто не нужен.
   Почувствовав за спиной человека, Тимоха обернулся, и непрожеванный кусок застрял у него в горле. Он даже не сопротивлялся, когда разъяренный Алешка прыгнул ему на грудь, свалил наземь и начал молотить кулаками. Алешка бил вора и плакал. Плакал и бил. - Ты что?! - стонал парень, который был, пожалуй, вдвое сильнее Алешки.- Пусти! Пусти меня, ненормальный!
   А немецкие бомбардировщики переворачивали вокруг землю.
   - Слезь, что ли, с меня! - хрипел Тимоха.
   Потом он смотрел округлившимися глазами вслед уходящему Алешке. Тот взял вещмешок со свертком, а хлеб и валявшееся на земле сало оставил доедать Тимохе. "Не- нормальный",- подумал тот.
   В тот же вечер бомбой разбило повозку, на которой ехали бабка Дарья, пятилетняя внучка и мать девочки. Осколок попал женщине в голову. Девочка вытирала кровь у матери на лице и кричала:
   - Мамочка, не умирай!
   Потом она вдруг стихла и бросилась матери па грудь, прижалась к ней. Еле выговорила одно только слово: "Ма... мо...чка".
   Беженку похоронили в свежей воронке от бомбы. Невозможно было разнять ее пальцы, сжимающие узелок. Так с узелком и закопали.
   "За что же убивают людей? За что?" На этот вопрос Алешка не находил ответа.
   Солнце садилось. Ноги совсем не слушались Алешку: он еле-еле плелся.
   У дороги стояла покосившаяся, невесть как уцелевшая хатенка. Одно окошко у нее выбито, а второе цело, оно горело в лучах заката кровавым огнем. Неподалеку - иссеченная осколками сосна. Алешка опустился на траву, под сосной. Не хотелось вставать, хотя беженцы почти уже скрылись из виду.
   Молодая женщина неслышно подошла к мальчику, осторожно провела пальцами по его щеке.
   - Утомился, сынок?..
   От этого ласкового прикосновения на мальчика вдруг нахлынули далекие воспоминания. Кто-то говорил с ним точно так же. Только давно-давно. Может, мама?
   - А ты посиди, посиди со мной...
   Голос женщины певучий, успокаивающий. Сидя с Алешкой под деревом, она распутывала его свалявшиеся волосы и говорила о том, что ему, Алешке, будет хорошо у них. Ему никуда не надо больше идти, ему нужно умыться, поесть, поспать.
   - Наш дом - вон он. Молочко есть. Воду греть поставим...
   У Алешки в ушах все еще звенело от недавней бомбежки. Ныли натруженные ноги. Тупая боль ползла к животу. Ничего не хотелось. Только бы сидеть вот так, ощущая прикосновение легких подвижных пальцев к волосам. И еще хотелось спать: он не смыкал глаз в прошлую ночь. Сейчас глаза закрылись, и Алешка начал проваливаться куда-то. Похоже, что в яму от разорвавшейся бомбы. Глубже, глубже... "Какая же она глубокая, эта воронка, и мягкая какая!.."
   Алешка очнулся на руках у женщины. Осторожно ступая, она несла мальчика к своему дому.
   - Пустите! - испуганно закричал Алешка.- Пустите меня!
   Он вырвался и побежал, прихрамывая, к дороге. Где-то там, далеко, в той стороне, куда уходила дорога, слышалось громыхание.
   - Мне во-он куда! - прокричал Алешка той, что стояла с беспомощно повисшими руками и скорбно смотрела на него.