ДВА ПОСЛЕДНИХ ПАТРОНА

   
   - Дожили! По своей собственной земле - на брюхе,- мрачно говорит боец с длинной шеей и большим кадыком.- В рост ступить нельзя. Голову в плечи втягивай. По сторонам оглядывайся...
   Гимнастерка у бойца во многих местах порвана. Алешке кажется, это она разлезлась оттого, что маловата красноармейцу. Такому детине нелегко, пожалуй, подобрать подходящее обмундирование.
   - Дождались! - Боец смотрит сурово и обиженно на Алешку, как будто тот досадил ему чем-то.- По своей собственной земле... на собственном брюхе...
   - Все ты об одном поешь, Кукореко,- тихо усмехается второй боец, рыжеватый, рябенький. На петлицах у него саперные топорики.- Явление временное - на брюхе-то. Сегодня - мы, завтра - они...
   - Утешаешь? - Кукореко свысока смотрит на рябенького.- Ну давай, утешай.
   Алешка знает уже, что у сапера фамилия Еремчик. Третий Алешкин попутчик все время молчит. Осколок мины оторвал ему три пальца на правой руке. На мертвенно-бледном от потери крови лице горят веснушки, и раненый кажется мальчишкой, хотя уже лейтенант. Лейтенант считает себя счастливчиком: два пальца на правой руке у пего остались, можно будет стрелять.
   Окруженцы. Вот и еще одно новое для Алешки слово. - Ничего... Держись, Ленька.- Раненый лейтенант все время кусает бескровную нижнюю губу, на ней - темные отпечатки зубов.- Держись, Ленька...
   Красноармейцы тоже называют своего маленького попутчика Ленькой, хотя Алешка никакого имени им не говорил. Просто на вещевом мешке в углу химическим карандашом было помечено: "Леонид Неволин". Ведь мешок принадлежал погибшему пограничнику-радисту. Еремчнк увидел метку, и Алешка превратился в Леньку.
   Кукореко все время допытывался, откуда у него красноармейский вещмешок. Но у мальчика не хватает духу сказать, что и он тоже военный человек. Кто поверит ему, босоногому оборвышу? Сапоги пришлось выкинуть: тащить тяжело, а на сбитые ноги не наденешь.
   С мальчиком были люди, вышедшие из огненного кольца, из окружения. Они дрались с врагами, пока были патроны. Все в полном обмундировании. А у Алешки только звездочка с пилотки, да и та припрятана под рубахой.
   К трем окруженцам Алешка присоединился ночью, на опушке, где недавно шел бой. В одном из окопчиков он заночевал. А среди ночи услышал: разговаривают! Кто-то уставшим голосом просил:
   - Товарищ лейтенант! Да обопритесь вы на меня...
   Свои!
   Мальчик вскочил на ноги, закричал так, что заставил взяться за оружие испугавшихся внезапного крика военных.
   Остаток ночи шли вчетвером. Утром Алешка пробрался в небольшую деревушку, чтобы раздобыть воды и хотя бы ломоть хлеба па четверых.
   В деревне не было ни единой живой души. Только одинокий щенок сидел на траве под забором и разглядывал что-то у себя под ногами. На Алешку он даже не посмотрел. Неподалеку от собачонки сидела забытая кем-то тряпичная кукла. Вот та, наоборот, уставилась на пришельца красивыми пустыми глазами.
   Очень кстати была эта встреча - и с собакой, и с девчоночьей игрушкой. Щенок стащил где-то большущий кусок копченой свинины, но был, видимо, сыт, потому что мясо нетронутым лежало на траве. Кукла же была укутана в чистую холстину: ею можно перевязать лейтенанту руку. Теперь оставалось только набрать воды в каску, которую Алешке посоветовал прихватить с собой Еремчик.
   У колодца стояла дубовая бадья, прикованная к цепи, точно кусачая собака. Ворот громко скрипел и тарахтел в жаркой деревенской тишине, когда Алешка опускал бадью в колодец. Все равно никого он не разбудил, ничье внимание не привлек. Брошены хаты, все оставлено. На дороге - следы танков и машин, раздавленный детский башмачок...
   - Гляди ты, Кукореко! - сказал, хлопая возвратившегося Алешку по плечу, Еремчик.- Гляди, велик ли, а боец не хуже нас с тобой. Главное, не хнычет, не теряется. Растерявшийся человек, что пылинка. Дунь - и ничего не останется.
   Во ржи дневать скверно. Тем более такому длинному, как Кукореко: ни стать, ни сесть. А немцы - вот они, в сотне шагов. Полевой дорогой катят вражеские колонны. Грузовики большие, крытые брезентом, у многих па прицепах пушки и огромные минометы.
   - Вот прут! - слышит Алешка глухой басовитый голос Кукореко.- Долго мы теперь на манер ящерицы землю нюхать будем.
   - Для пользы дела можно и понюхать,- отзывается Еремчик и спокойно поглаживает винтовку.- Ты гордость-то свою пока в карман спрячь.
   Алешка знает, что в кармане у Кукореко нет ничего, кроме немецких листовок. Фашисты пишут, что Смоленск уже пал, что сама Москва скоро будет у их ног. "Сопротивляться бесполезно. Сдавайтесь, солдаты-красноармейцы!" И швыряют, швыряют с самолетов пропуска для желающих идти в плен. Много Алешка уже видел этих листовок.
   - Читал? - толкает Еремчика Кукореко.- Немец пишет, Москва скоро... того... А тогда что? Куда поползем?
   - Но ведь то брехня! - уже озлился Еремчик.- Фашисты еще кровью похаркают, пока до Москвы доберутся.
   - Значит, доберутся. Сам не отрицаешь?
   - В такой обстановке всякое может...- Еремчик трет и трет свою винтовку.- Да только все равно заставим мы Гитлера на брюхе от Москвы ползти и усиками своими дорогу подметать.
   - Утешаешь? А ведь и я - человек незавалящий. Имею кое-какой умишко.
   Алешка уловил в голосе Кукореко ядовитую насмешку, и мальчику захотелось, чтобы Еремчик как следует ответил. Но тот озлобленно молчит. И тогда приподнимается на локти раненый. Он настолько ослаб, что с трудом шевелит губами.
   - Никто... никого не утешает. Прекратите!
   На дороге снова зарокотали моторы. Танковая колонна! Машины прошли по проселку, а потом вдруг расползлись в разные стороны по ржаному полю.
   Алешка слышал, как мимо, совсем рядом, проползла, громыхая, железная громадина. Повернула обратно.
   - Прочесывают,- услышал мальчик голос Еремчика и почувствовал, как тот положил ему на спину руку, словно мог прикрыть Алешку, уберечь от стальных гусениц.
   Танки утюжат поле, ищут советских бойцов. Бежать бесполезно, да и некуда. Серое от пыли поле тянется так далеко, что лес вдали кажется узенькой синей каймой.
   Один танк возвращается к тому месту, где замерли на земле четверо. Алешка знает, что на этот раз машина пройдет еще ближе, а может...
   Лязг гусениц ближе. Мальчик сжался в комок, чувствуя, как рука Еремчика сильнее и сильнее прижимает его к земле. Запахло машинным маслом, Алешку обдало жарким выхлопом мотора. Рыча, оставляя за собой двойные рубчатые швы, танк прошел мимо. Теперь куда повернет?
   Слышно, как кряхтит Кукореко, стаскивая с себя гимнастерку.
   - Ты чего? - окликает его Еремчик.- Жарко?
   - Под мышками жмет.- Голос у Кукореко изменился, стал глухим. Алешка мельком увидел его лицо. Оно осуну- лось, глаза помутнели, губы дрожат. Странно: такой здоровенный - и дрожит!
   Но самое ужасное мальчик увидел потом, когда этот человек в одной нательной рубахе поднялся во весь рост и шагнул в ту сторону, где ревели танковые моторы. Огромные, трясущиеся руки были подняты вверх. "Пошел сдаваться! - обожгла Алешку мысль.- К немцам пошел! Да что же это такое?!"
   Алешка вздрогнул от выстрелов, грохнувших над самым его ухом. Кукореко взмахнул руками, словно хотел схватиться за голову, и опустил их, не донес рук до головы, ничком свалился на землю.
   Стреляли лейтенант и красноармеец Еремчик. Стреляли последними патронами. Вражеским танкистам выстрелы, конечно, не были слышны. Машины ушли по большаку.
   В сумерках трое выползли из ржи и взяли курс на дальнюю рощу.
   - Паникер и трус - все равно что предатель,- проговорил побелевший в лице Еремчик.- Перед кем руки поднял, погань! Красную Армию оскорбляет. Это, Ленька, Родина его покарала.- Еремчик повернулся к лейтенанту.- Да вы обопритесь на мое плечо, товарищ лейтенант. Я, знаете, сильный.
   "Да, этот сильный",- подумал про себя Алешка и тоже подставил лейтенанту плечо:
   - Товарищ лейтенант! Вы и на меня обопритесь.