I
   Смеркалось, когда Александр и Кузьма закончили печатать экстренный выпуск листовки с ночным сообщением Москвы о десанте советских войск под Керчью. Весть эта всполошила и подняла на ноги всех.
   Листовки тискали прямо на кухонном столе. В кухне просторней и, главное, легче дышать, чем в подземелье. К тому же там Людвиг настроился на московскую волну, а Лида записывала передачи.
   - Где же Максим с Иваном? Надо бы и эти поскорей отправить,- Кузьма кивнул на стопку свежих листовок.
   Еще под утро Жора, Женя Захарова и Костя отпечатали триста листовок и унесли с собой, чтобы засветло успеть раздать их связным с дальних окраин. Остальной тираж, предназначенный для центра города и железнодорожной станции, Александр с Кузьмой взяли на себя, пообещав Гузову прислать листовки с Ваней на дом.
   С тех пор как стало известно, что соседка Ревякиных Женька Зеленская следит за квартирой Александра, никто к нему без вызова не являлся. Исключение составляли трое: Костя - связной, Гузов - редактор и наборщица Женя Захарова. Эта умная черноглазая девушка с пышной каштановой косой, обернутой венцом вокруг головы, оказалась неутомимой и самозабвенно преданной делу подпольщицей. Она быстро навела порядок в типографии, сама набирала газету и обучала наборному делу Жору, Александра, Кузьму и Костю. Отработав день в управе, Женя забегала домой перекусить, мчалась к Ревякину и здесь, в подземелье, работала всю ночь напролет. Под утро она возвращалась домой и, вздремнув час-другой, шла на работу в управу.
   Чтобы к Ревякину поменьше ходило людей, Жора еще месяц назад взял в свои руки распространение газеты и листовок.
   Кузьма снял с рамы последний оттиск и снова, в который уж раз, прочитал вслух броский заголовок:
   - "Десант под Керчью, бои под Перекопом". Здорово! Ведь это значит - вот-вот наши ворвутся в Крым.
   - А мы вроде наблюдателей, - ответил Ревякин.
   - То есть как?
   - А так. Ты сам видел ночью, как два эшелона с боеприпасами и солдатами были отправлены из Севастополя на Керченский перешеек. Враг подтягивает резервы. А мы? Что делаем мы, чтобы помочь своим?
   - А разве это не помощь? - Кузьма потряс листовкой.- Представь, как завтра воспрянет народ, как забурлит Севастополь.
   - Это само собой. Но ведь мы-то не только пропагандисты, а и солдаты. Что ж, мы так и будем сидеть в подземелье, как кроты в норе?
   .Ревякин взял из стопки третью часть листовок и подал Кузьме.
   - Это возьмешь с собой на линию. А пока ребята заявятся, давай все уберем.
   Он спустился в лаз и, став на ступеньку приставной лестницы, принял от Кузьмы раму с набором, валик и оставшуюся чистую бумагу и скрылся в подземелье. Кузьма начисто вытер стол и, убедившись, что следов краски нигде не осталось, принялся отмывать руки.
   Уже стемнело, когда пришли Ваня Пиванов с Максимом. После побега из концлагеря они не разлучались. Кузьме и Ване повезло. С подложными документами они устроились на работу и свободно ходили по городу. А вот Максим нигде не мог зацепиться. Прямо со школьной скамьи он пошел в офицерскую школу, а затем, младшим лейтенантом, на фронт. Специальности он не имел и не мог поступить в мастерские или на станцию. Чтобы не привлекать внимания уличных старост и жандармов, он кочевал по разным квартирам. Но он не унывал. Этот расторопный парень с холодным, насмешливым взглядом оказался незаменимым помощником. Он добывал оружие, расклеивал листовки на слободках и выполнял многие другие поручения. Своей отвагой и предприимчивостью Максим завоевал доверие ребят и стал признанным вожаком во всех рискованных вылазках за продовольствием. У него осталось много друзей среди военнопленных, и после каждого удачного "пикирования" на поезд он посылал им с Петькой передачи в концлагерь. А те, в свою очередь, частенько при разгрузке машин с продовольствием прятали в развалинах ящики с консервами или кули с мукой, которые Максим по ночам подбирал. Неделю назад в камнях возле продовольственного склада полиции Максим подобрал оставленные друзьями два ящика вина и водки. Он ликовал. Водка - это валюта, за которую можно было приобрести все что угодно. В первое воскресенье Максим отправился на толкучку и выменял на водку револьвер.
   Он был неистощимым на каверзы, которыми досаждал фашистским градоправителям. Однажды ночью с двумя матросами, бежавшими из лагеря, он учинил разгром полицейского участка. Утром он сдал трофеи - два автомата с патронами. Другой раз, чтобы попугать предателей, обстрелял ночью квартиры городского головы и его помощника. А на днях вместе с Шанько подбросил Филле письмо с угрозой рассчитаться с ним за избиение военнопленных, работавших на станции.
   Прошлую ночь Максим спал у Петьки, на месте Кузьмы, который был на дежурстве. Утром он балагурил, сыпал анекдо- тами, а когда Костя принес листовки с известием о десанте, вдруг затих. Часа два бродил по двору и рассеянно поглядывал на изрытую пещерами Воронцову горку.
   После обеда он выпросил у Петьки несколько листков тетрадной бумаги и сел писать. Оторвался он от стола лишь под вечер, когда Ваня вернулся с работы, и вскоре вместе с ним отправился к Ревякиным.
   Александр поднялся из подземелья. Лицо его было озабоченно.
   - Ну, как там под Керчью? - спросил Максим.
   - Видать, тяжело... Наши с боями расширяют плацдарм, - ответил Александр, присаживаясь к столу. - Представляю, что там творится.
   - Да-а, - вставил Кузьма. - Нелегко нашим под огнем перебрасывать через пролив уйму людей и техники.
   - А мы даже не можем помешать переброске резервов отсюда! - Александр в сердцах хлопнул ладонью по столу.
   - А что мы можем поделать? - с горечью заметил Кузьма.
   - Вот именно - что? Поднять восстание? А с какими силами? Мы даже не имеем своей боевой дружины. Военнопленные? Мы их не подготовили к этому. А в нужный момент именно пленные должны составить нашу главную ударную силу.
   Ревякин обвел взглядом товарищей и умолк.
   Из подполья через открытый лаз в стене доносился приглушенный стук пишущей машинки - Лида продолжала прием сводки с фронта.
   - Может, нам разобрать пути и закупорить станцию? - предложил Ваня.
   - Ну разберем, а через два часа их исправят, и поезда снова пойдут, - ответил ему Кузьма.
   - Можно и тоннель подорвать, - не сдавался Ваня.
   - А ты туда сунься! Враз напорешься на пулеметы. К тоннелям не подступиться. Там бетонные доты, проволочные заграждения, пулеметные гнезда, - возразил Кузьма.
   Максим дымил сигаретой, уставясь на лампочку, висевшую над столом. И вдруг глаза его загорелись озорством.
   - Слушай, Саша! У меня есть мыслишка. Помнишь, ты хвалил Костю и его ребят за то, что они в своей записке, подброшенной Майеру, поставили подпись партизанского штаба?
   - Ну и что?
   - И Майер, и комендант города, и жандармы уверены в том, что в город проникли партизаны. Почему же этим не воспользоваться?
   - А как?
   - На-ка погляди, - Максим вытащил из бокового кармана пиджака исписанные листки и положил их перед Ревякиным на стол.
   Старшина взял листки, быстро пробежал их глазами.
   - Превосходная идея! А ну послушайте, хлопцы.
   Александр прочитал "Секретный приказ городскому повстанческому отряду", перед которым ставилась боевая задача в момент высадки десанта в районе Севастополя тремя группами ударить с тыла и захватить в городе все перечисленные в приказе опорные пункты немцев и учреждения.
   - Вот увидишь, клюнут. Обязательно клюнут! - убеждал Максим. - Для Майера это хлеб. У него будет в руках не только "Секретный приказ", а еще штук двадцать наших листовок: новое доказательство, что газета и листовки - дело рук партизан, которые из лесу пробираются в город.
   Кузьма и Ваня поддержали Максима.
   - Добро. Согласен, - сказал Ревякин. - Дорог каждый час. Говори, что тебе нужно?
   - Немного. Твою командирскую полевую сумку, автомат с патронами, винтовку и еще тройку гранат.
   - Сейчас все получишь. А ты, Иван, пойдешь с ним?
   - А как же! Куда иголка, туда и нитка, - улыбнулся Ваня.
   Александр взял приказ, кое-что исправил в нем и спустился в подземелье перепечатать его, а заодно вынести оружие.
   Ваня кружил по комнате, отстукивая каблуками чечетку, а Максим подошел к Кузьме, который сидел у занавешенного окна.
   - Дай мне свои документы, Кузьма, - попросил он. - Возвращаться будем без оружия и, может случиться, через станцию. У меня ничего нет, кроме биржевой карточки на имя Воронова, а с нею могут зацапать.
   Кузьма достал из кармана свой паспорт на имя Леона Медникова, но Максим от паспорта отказался.
   - Тут фотокарточка, а мы ведь не близнецы. Дай лучше ночной пропуск - это вернее.
   Когда Лида перепечатала приказ, Александр вместе с пачкой листовок положил его в свою полевую сумку и отдал Максиму. Остальные листовки, предназначенные Гузову, Максим и Ваня рассовали по карманам.
   Александр крепко пожал товарищам руки и сказал:
   - С донесением жду до двух утра. Ни пуха ни пера. Проводив Максима и Ваню, Кузьма стал собираться домой.
   Натягивая на плечи бушлат, он в раздумье сказал старшине:
   - Ты замечаешь, как все здорово у нас завертелось. И с листовками, и с продотрядом. А главное, спокойней стало: слежки нет, и Женька теперь не помеха.
   - Да, вечеринки свое дело сделали. Зеленская два раза потом прибегала к Петькиной матери выведывать, кто у нас бывает. И, узнав, что Ванино начальство - лейтенант Грюнфельд, сразу отстала и слежку прекратила.
   - Мы кругом в выигрыше. Жратва, вино - ихние, а это уж чистый барыш, - засмеялся Кузьма, кивнув на горевшую электрическую лампочку. - Раньше, бывало, как станешь вечером присоединять на дереве провода, так искры сыпятся, того и гляди жандармы заметят.
   - Не пойму, как это Любе Мисюте удалось уговорить лейтенанта? - пожал плечами Александр.
   - А я тебе скажу. Лейтенант Грюнфельд все пялил на нее глаза и говорил, что он "мечталь о поцелуй". А Люба ответила: "Это господин лейтенант, если и может случиться, то только шутя, в игре". Тот спросил - что это за игра. А она ему: "Я знаю такую игру с поцелуями. Но для этого нужно иметь не коптилку, а электричество, чтобы включать и гасить свет". - "О-о, зер гут! Зер гут! - обрадовался Грюнфельд. - Свет будем иметь". К другой вечеринке свет сюда провели, а Люба не явилась, сказав, что дежурит в больнице.
   - Грюнфельд нам еще пригодится, - усмехнулся Александр. - Надо попросить ее - пусть она разок-другой назначит ему свидание, скажем, у себя на работе. Пусть прощупает его настроение в связи с десантом под Керчью и попробует выведать их планы. Ходят слухи, будто оккупанты собираются эвакуировать севастопольцев в Румынию.
   - Ладно, я ей подскажу, - и Кузьма, застегнув бушлат на все пуговицы, добавил: - Ну, я пошел.
   Александр проводил его и, закрыв на веранде дверь на задвижку, снова спустился в подземелье.
   ...Максим и Ваня, выйдя на вершину Зеленой горки, круто свернули влево и пошли тропою через степь. Этот путь в обход слободок и станции, через Максимову дачу, хотя и дальний, был самый надежный и безопасный. В глухую осеннюю ночь им не грозила здесь встреча с жандармами и полицейскими патрулями.
   Дул сырой западный ветер, нагоняя с моря низкие облака. Пахло землей, полынью, запахами осеннего тлена. Где-то справа звенели буфера, слышались свистки маневровой "кукушки". Ориентируясь по этим звукам, Максим уверенно шел вперед. Наконец они вышли на Верхнюю Чапаевскую.
   В доме у Гузова они застали Костю Белоконя, который, идя в ночную смену на пристань, занес порошок для типографской краски.
   Максим посвятил товарищей в задуманный план, оставил Жоре листовки, кроме двух, отложенных для себя, и вместе с Ваней поспешил на Исторический бульвар.
   Кустарником, росшим вдоль стены бульвара, они пробрались к высокой восточной скале Четвертого бастиона и залегли в камнях.
   Эту скалу по соседству с покалеченной взрывом беседкой-грибком Максим выбрал неспроста. Место глухое, неприступное. Справа, слева и впереди - отвесный обрыв, высотою не менее пятидесяти метров, у подножия - станционные пути и руины вокзала. Единственный подступ - сзади, от развалин панорамы и от Язоновского редута, где стояли теперь зенитки с прожекторами. Но между ними и скалой - метров четыреста, изрезанных буераками, поросшими колючим кустарником.
   Максим и Ваня лежали тихо, присматриваясь. Черная пропасть зияла внизу перед ними, полная приглушенных шумов и звуков. Слышался сдержанный говор, топот, скрип вагонных дверей и деревянных трапов, по которым что-то втаскивали и грузили на платформы. Искрил и тяжко вздыхал паровоз. На путях то там, то тут мелькали зеленые, красные огоньки, иногда светлячками вспыхивали карманные фонари.
   - Кузьма говорил, что в половине двенадцатого отправляется эшелон с людьми, а следом за ним - с боеприпасами, - прошептал Ваня.
   - Знаю, - тихо ответил Максим. - Бей не спеша вот от того зеленого огонька по паровозу и голове состава, а я по хвостовым вагонам. Запасную обойму береги... Огонь!
   Треск винтовки и автомата распорол ночную тьму и прокатился по котловине. Максим вскочил, кинул гранату и бросился наземь.
   На станционных путях закричали, с резким свистом вырвался пар из пробитого котла локомотива, заверещали тревожные свистки жандармов.
   Солдаты выскакивали из вагонов и вели беспорядочную винтовочную пальбу. Над скалой взвизгнули пули, две из них клюнули соседние камни.
   Максим и Ваня отползли немного в сторону и, вскочив, снова метнули две гранаты. Взрывы на мгновение осветили вагоны и бегущих солдат. Максим дал очередь по бегущим.
   Донеслась команда, винтовочная пальба стихла. Слева и справа от поезда замелькали огоньки фонарей; они придвигались к тропинке, которая с Портовой поднималась вверх к бульвару.
   - Ну, Вань, началось, обходят, - облегченно вздохнул Максим. - Теперь давай заманивать их.
   Позади, правее Язоновского редута, вспыхнул прожектор и осветил остатки беседки, скалу и косогор. Ваня с Максимом бросились наземь под кусты. Выждав, когда луч, обшаривая кустарник, отодвинулся в сторону, перебежали поближе к развалинам панорамы и остановились на дорожке в миндалевой рощице. Прожектор скользнул по обрушенной восточной стене и задержался на проходе, как бы указывая преследователям путь на бульвар. Вскоре в проломе стены и в калитке сверкнули бляхи полевых жандармов.
   Максим дал короткую очередь и вместе с Ваней перебежал на главную аллею чуть левее панорамы. На выстрелы жандармы не ответили и по команде рассыпались цепью. Максиму был ясен их замысел: пользуясь темнотой, окружить. Сам он остался на аллее, а Ване велел выйти с бульвара и на Четвертой Бастионной улице прикрывать его с тыла.
   В миндалевой рощице хрустнула ветвь. Жандармы приближались. Максим дал длинную очередь. Луч прожектора выхватил его из тьмы, осветив всю главную аллею. Максим рванулся через дорогу и обронил полевую сумку.
   Отбежав шагов сто, он спрятался за дерево и увидел, как двое жандармов, выскочив на дорогу, бросились к сумке, Максим ухмыльнулся и побежал к поджидавшему его товарищу.
   
   
   
    II
   
   Спустя полчаса Максим и Ваня были уже на Лагерной. Николай Андреевич открыл калитку и пропустил их в хату. Позднее появление подпольщиков не удивило его: нередко случалось, что после выполнения ночных заданий они заходили к нему переночевать.
   - Это не вы там на грибке стрекотали? - полюбопытствовал Михеев.
   - А кому же еще? - засмеялся Максим. - Маленько пощекотали их, чтоб не спалось.
   - Так, та-ак. Ну, я, конечно, не спрашиваю - что и почему, то ваше дело. Ну, а не ровен час с обыском нагрянут? Ведь как что, так к нам первым жалуют, хата наша крайняя.
   - Верно, старина, твою хату надо беречь. Бери-ка оружие и схорони подальше.
   - Пого-одь. Сперва за удачу вашу, - Николай Андреевич достал из шкафа лафитничек, три стакана. - Ну давайте.
   - Я не пью, - Максим отставил стакан в сторону.
   - Тогда давай, Ванюша, с тобой.
   Николай Андреевич выпил, понюхал корочку и, взяв оружие, вышел во двор.
   - Как, Вань, думаешь - клюнут они? - спросил Максим.
   - Подождем - узнаем.
   Им не пришлось ждать долго. Вскоре прибежал с пристани разгоряченный, запыхавшийся Костя Белоконь.
   - Вот хорошо, что вы тут, - сказал он с порога. Максим подался вперед, чувствуя, что появление Кости связано с их ночной вылазкой.
   - Ну говори же, не тяни!
   - В городе переполох, объявлена тревога, - выпалил Костя. - Только и разговоров, что о десанте под Севастополем. На пристань звонили из городской комендатуры. Разгрузка транспорта приостановлена. Жандармы все на ногах. Партию пленных обратно в лагерь угнали - боятся бунта. А нас, наемных, загнали в конторку и заперли.
   - Значит, паникуют? - улыбнулся Максим.
   - Еще как! Ты бы видел, как они мечутся. Я сам слышал, как жандарм говорил Шульцу: "Керчь - десант. Севастополь - десант, партизан. Капут". И ни один поезд со станции не ушел!
   - Клюнули! Блеск! - Максим обнял Костю. - Молодчина, что прибежал.
   - Ну, Максим, ради такого случая и ты должен выпить, - пристал Ваня к товарищу.
   - Ну уж давай, - Максим опорожнил половину стакана, поморщился и поспешил проглотить кусок хлеба с тюлькой.
   Закусив, Максим спросил Костю, как ему удалось сбежать.
   - Я Шульца разыграл. Схватился руками за живот и говорю: "Господин Шульц, пустите домой, живот болит - мочи нет, я же рядом живу". А он и не смотрит. Тогда я заложил пальцы в рот и всю баланду, что съел, вытравил ему на пол. Он обозлился и сам меня выгнал.
   Максим смеялся громче всех.
   - Ты, дядя Коля, не знаешь, каковы он и твой Колька в деле. Орлы! А как они орудуют на поездах! Блеск!
   Костя вспыхнул и, напялив кепку, заторопился на пристань.
   - Ты там всем рассказывай о десанте и ребятам накажи, - напутствовал его Максим. - Чтоб побольше шуму и паники было...
   Лицо Максима раскраснелось, холодные серые глаза потемнели и метали буйные огоньки. Обычная сдержанность покинула его. Он долго рассказывал старику, как была подброшена полевая сумка с приказом и как он с Ваней заманивал жандармов.
   - Ну-у, пора! - сказал он наконец, с усилием вставая из-за стола.
   - Куда вы, гуленьки, пойдете? - запротестовал старик. - Перебыли бы до утра. Места на всех хватит.
   - Н-нет, старина, - Максим покачал головой. - Саша ждет донесения, и пропуск надо вернуть Кузьме. Ему утром в поездку. Ты лучше достань-ка Колин пистолет с запасной обоймой.
   Старик вышел. А Ваня забеспокоился:
   - Зачем нам пистолет? Мы пойдем прежней дорогой, вкруговую.
   - Не-е. Туда я не ходок. Пойдем напрямик, через пути. Ну чего ты глаза пялишь? Думаешь, я пьян? Не-е, я не пьян.
   - Да ты в уме? Ночью идти по путям? - заволновался Ваня. - У меня пропуска нет, а без него, сам знаешь, что будет.
   - Не бойсь, пройдем! - повторил Максим с упрямым хмельным задором. - Мы по своей земле ходим. Она не выдаст.
   Максим отдал Ване принесенный стариком пистолет, надел кепку и вышел из хаты.
   Выйдя из калитки на косогор, они остановились. С бухты тянуло сыростью, наползавшие облака и туман стирали с неба звезды; за северной стороной рейда голубые лучи прожекторов то вспыхивали и упирались в небо, то опускались и лихорадочно шарили в море.
   - Смотри, как паникуют, - усмехнулся Максим. Приближаясь к станции, Ваня клял себя за то, что уговорил
   Максима выпить, его все больше охватывало беспокойство. Никогда он не видел товарища столь беззаботным.
   На переезде они остановились. Сырая осенняя темь. Ване казалось, что-то зловещее неотвратимо надвигалось на них из этой странной, необычной для станции тишины. Он потянул за рукав Максима, предлагая вернуться назад. Мгновение тот колебался, но вдруг, высвободив руку, снова пошел вперед. Ваня последовал за ним.
   Они спустились вниз, по ту сторону станции. Идти дальше через проход в заграждении, сделанном из колючей проволоки, было опасно - нарвешься на часового. И они свернули вправо, чтобы стороной, через запасные пути, обойти вагон, в котором располагались полевые жандармы, а затем проскочить через дыру в колючей проволоке или чуть правей перелезть через глинобитный забор и скрыться в развалинах Зеленой горки.
   Переходя рельсы, Максим споткнулся. И тут послышалось, как впереди хрустнул гравий. Ваня вынул из кармана револьвер, отвел предохранитель и лишь после этого ступил на насыпь. Максим удержал его, крепко стиснув кисть.
   - Если кто появится, - прошептал он, - беги к стене, а я через дыру.
   "Протрезвел", - подумал Ваня, переходя рельсы. Они уже пересекли три колеи, как вдруг впереди возник силуэт человека, который, крадучись, приближался к ним.
   - Стой! - послышался окрик.
   Ваня узнал голос жандарма Курца. И в то же мгновение Максим с кошачьей быстротой и легкостью отскочил от него в сторону и исчез под вагоном. Ваня бросился к глинобитной стене. Раздался выстрел, и кепку его точно ветром сдуло с головы. Вторая пуля ударила уже в стену, когда он с разбегу перепрыгнул забор.
   Очутившись на другой стороне, Ваня дважды выстрелил через пролом в заборе туда, где притаился Курц. Тот вскрикнул, скверно выругался и побежал.
   С гулко бьющимся сердцем Ваня притаился у стены. Издали доносились крики жандармов, вспыхивали, гасли огоньки. На мгновение луч карманного фонаря выхватил из темноты бегущего к проходу Максима.
   Чтобы отвлечь погоню на себя, Ваня открыл стрельбу. Но хотя он и опустошил одну за другой две обоймы, цели не достиг. Огоньки сначала вытянулись цепочкой вдоль проволочной ограды, а потом замкнулись в круг. Донесся выстрел, кто-то вскрикнул, и вдруг все стихло.
   Ваня стоял ошеломленный. Неужели Максим погиб? Ведь это он повинен в его провале. Он вглядывался в темноту, все еще не веря случившемуся.
   А на путях снова растянулись в цепочку огоньки, залаяли собаки. Начался прочес станции и прилегающих к ней улиц. Ваня рванул ворот рубахи и, отпрянув от забора, стал быстро взбираться по крутым улочкам Зеленой горки...
   Дверь ему открыла Петькина мать, Настасья Павловна, или, как все ее звали, тетя Ната.
   - Где Кузьма? - спросил Ваня, тяжело дыша и с трудом преодолевая в голосе дрожь.
   - Спит. А на что он тебе? Случилось что?
   - Успокойся, тетя Ната, ничего особенного, - Ваня прошел к лавке, на которой спал Кузьма, и растолкал его.
   Кузьма не удивился, что его разбудили. Нередко случались такие ночные побудки и вызовы к Ревякину.
   ...Ожидая возвращения товарищей, Александр сидел на кухне и делал записи в дневнике - толстой клеенчатой тетради, которую в шутку называл бортовым журналом подполья.
   За ширмой посапывал Людвиг. В соседней комнате свет погас - Лида тоже уснула.
   Александр любил в тихие ночные часы посидеть над тетрадью. Это был своего рода разговор с самим собой и отчет перед совестью своей за содеянное, раздумья о будущем и точнейшая хроника жестокой борьбы подполья.
   Александр стал записывать события последних трех дней.
   "29.10.43 г., пятница. С раннего утра по Симферопольскому шоссе идут одна за другой колонны автомашин, нагруженных разным военным имуществом. Немцы злые, как голодные звери. Заметна паника.
   В 20 часов заработал наш радиоприемник. Радостные вести с фронта. В 21 час прилетели наши соколы. Осветили город ракетами. Светло как днем. Охваченные животным страхом, "победители" бегают как очумелые. Зенитные батареи открыли беспорядочный огонь, прожекторы почему-то не светят, зенитки бьют, куда вывезет.
   30.10.43 г., суббота. В 6 часов утра пришли друзья. Говорили о плане действий наших людей. В 7 часов прибежала с плачем соседка. Предупредила: расклеивают по всему городу приказ об эвакуации всего мужского населения. Пришлось принять меры. Среди населения смятение такое, что трудно рассказать. Севастополь точно в пожаре. Люди куда-то бегут, кричат, прячутся. Другие сговариваются и ночью исчезают из города. Предприятия окружены фашистами, вооруженными автоматами. Ра- бочие, как закованные в цепи, никуда ни за чем не отпускаются. При попытке бежать расстреливаются. Документы в учреждениях сжигают. Объекты военного значения минируют. По улицам облавы. Хватают мужчин. Наши руководители групп встревожены и просят указаний, что делать. Решено - всем оставаться на месте, продолжать работу.
   Появилось новое обращение фашистского командования к населению о выдаче КПОВТН. Приняты меры: запрятали вещи на случай обысков... Опять прилетели наши соколы - моряки. Жутко пробомбили. Все мы переживали огромную радость.
   Всю ночь работали.
   31.10.43 г. День начался в тревоге, но чем выше поднималось солнце, тем становилось веселее. Приказ об эвакуации населения сменил другой - "эвакуация отменяется".
   Чтобы "успокоить" население, которое всячески укрывается, гитлеровское командование пустило брехню о том, что якобы "эвакуация" отменена потому, что германская армия получила подкрепление, прорвала советскую линию обороны, заняла Мелитополь и продвинулась за Мелитополь на восемьдесят километров. "Поэтому, - говорится в приказе, - угроза Крыму и Севастополю миновала". Но это вранье шито белыми нитками. Все видят, что фашистские заправилы продолжают удирать из Крыма. Эвакуируются карательные отряды, сбежал городской голова Супрягин. Хотел удрать и начальник полиции Корабельного района, но наши ребята помешали. Успокоили его навеки и укрыли в надежном месте в земле.
   С наступлением вечера мы ждали своих. Прилетели точно, не опоздав ни на минуту. Фашисты, как прибитые собаки, в панике разбежались по укрытиям. Бомбы сбросили удачно. На вокзале попали в эшелон с войсками и техникой, на Историческом бульваре разбили зенитки, на Графской пристани потопили большой пароход. Оккупантов не узнать. Дух упавший. Потеряли надежду на спасение и через море. С горя пьют шнапс, шныряют по городу. Мы всю ночь не спали, готовили газету № 16 и обращение к населению города".
   Александр прикрыл тетрадь, задумался. Быть может, он дотянет до того дня, когда ему придется отчитываться. Партия спросит его: а что ты делал здесь, в оккупации? Чем ты, коммунист, помог Отчизне в тяжелый час?
   А если не дотянет до этих счастливых дней?.. Что ж, тогда, быть может, чья-то дружеская рука перевернет эти страницы и прочтет летопись страдных дней подполья.
   Да, город мертв, лежит в руинах. Да, крепость сдана.
   Но люди не сдались! Пали в осаде все семь крепостных бастионов. Но выдюжил, выстоял последний восьмой бастион - богатырская сила духа народного! Севастопольцы и безоружные действуют и побеждают. Их руками потоплена подводная лодка, "отремонтированная" в порту, сожжены склады шкиперского имущества, танкер с горючим, пароход и три катера пущены ко дну; невидимые руки подстраивают аварии поездов, расхищают грузы, выливают на землю бензин из цистерн. Несмотря на террор и расправы, люди борются.
   Чем больше Александр размышлял, тем чаще возвращался к мысли о создании подпольной вооруженной дружины, способной, когда наступит час, поднять восстание и захватить город. Этого откладывать дальше нельзя. И тут он с горечью вспомнил, что и последняя его попытка установить связь с советским командованием потерпела неудачу: Смагло и Пустовалов, направленные им за линию фронта, тоже пропали без вести.
   Да, боевой отряд надо создавать немедленно. Прекратилась слежка, Майер дезориентирован. Тайная невидимая сеть подполья оплела многие предприятия и учреждения оккупантов. Нынче всюду есть свои люди. Маша Гаврильченко - на бирже труда, ее подруга Маня Глебова - в офицерской столовой СД, коммунистка Прокопенко Галина с дочерью Валей и со своей подругой Еленой Тютрюмовой - уборщицы в морской комендатуре и отряде карателей, Женя Захарова - в типографии городской управы, Нина Николаенко устроилась в Рыбконторе, Люда Осипова - табельщица на станции. Есть свои люди и в городской полиции. Переписчики, регистраторы, уборщицы, рассыльные, машинистки - мало приметные люди сделались ушами и глазами подполья. Через них он узнавал замыслы фашистских правителей города, важные новости и события; через них тайное становилось явным. Они сообщали о предстоящем угоне молодежи в Германию, о возводимых за городом укреплениях, над кем из советских людей нависла угроза ареста; они помогали пополнять список предателей и провокаторов.
   Перевернув страницы дневника, Александр задержался над записью о первом провале в подполье. Агенту полиции Серенко удалось проникнуть в одну из трех патриотических групп порта, организованных Павлом Даниловичем Сильниковым. Назойливое любопытство Серенко вызвало подозрение у Сильникова, и подпольщики решили избавиться от него. Но поздно. Члены этой подпольной группы - рабочие Агеев, Кривошеее, Матвеев, Короткое, а также Сильников и его жена Таисия Дмитриевна были арестованы и расстреляны. Группы Григория Максюка и Александра Мякоты, о которых провокатор не знал, уцелели. Это был первый удар, нанесенный подполью.
   Что привело к катастрофе? - задавал себе вопрос Александр, пытаясь осмыслить причины провала, и приходил к выводу: неосторожность при приеме новых членов в подпольную организацию и плохая конспирация!
   Ни Сильников, ни Гузов, ни он не имели никакого опыта конспирации. Никто их этому не учил. Когда он начал организовывать патриотические группы, а потом кропотливо создавать сеть разведчиков, он на ходу приобретал элементарные навыки конспирации, с трудом и риском постигал суровые законы подполья. Только обостренное внутреннее чутье и осторожность помогали ему угадывать, как поступить в том или ином случае. Впрочем, и он допускал ошибки. Но пока что, в тех семнадцати труппах молодежи, которыми он руководил, машина подполья работала без перебоев. Если, конечно, не считать Петькиного ареста, который все же закончился удачным побегом.
   Александр взглянул на часы: уже два. Где же Ваня и Максим? Не напоролись ли на жандармов?
   Отложив карандаш, старшина спустился в подземелье и спрятал тетрадь в нишу, где хранились оружие, подшивки газет и листовок. Возвратившись наверх, он закрыл плитой лаз, тихо, чтобы никого не разбудить, придвинул вплотную к стене кухонный шкафчик, и вышел на крыльцо.
   Непроглядная ночь. Веяло щемяще грустным запахом увядающих хризантем, которые Лида развела в садике. Где-то на краю слободки прокричал петух. До рассвета было еще далеко.
   Зябко поежившись, Александр сошел по ступенькам в сад, поднялся в гору на тропу и остановился.
   Тишина. Быть может, они заночевали на Лагерной у дяди Коли? Постояв немного, он вернулся в дом и, сев в кухне, стал читать старый роман, который Лида принесла от матери с Корабельной. Не успел он перевернуть и двух страниц, как услышал шаги. Отложив книгу, поспешил открыть дверь.
   Александр увидел расстроенные лица товарищей. Худые, запавшие щеки Кузьмы неестественно розовели, нос его заострился и словно бы вытянулся, а на побелевшем лице Вани отчетливо проступала темная россыпь веснушек. У Александра засосало в груди от предчувствия беды. "Вероятно, сорвалось, Почему здесь Кузьма и где Максим?" - подумал он и нетерпеливо спросил:
   - Как с заданием? Удалось?
   - Сумку жандармы подобрали. В городе паника, - ответил Ваня срывающимся голосом.
   Александр облегченно вздохнул и, не перебивая, выслушал сбивчивый рассказ Вани.
   - Хорошо. Красиво получилось, - похвалил он. - Ну, а где Максим?
   Ваня молчал.
   - Ну что ты тянешь! - вскипел Кузьма. - Говори Саше все начистоту. Может, концы отдавать придется!..
   "Вот оно, началось... машина сдала", - подумал Александр и внутренне подобрался, готовясь принять удар.
   Ваня рассказал все не таясь. Вспоминая детали, он не забыл и о том, что, кроме биржевой карточки на имя Воронова и пропуска Кузьмы, в пиджаке Максима остались две листовки.
   Лицо Александра побагровело, а глаза налились синью.
   - Погиб... Такой парень погиб! Как ты смел?.. Как ты мог?.. Ты же знал, что он не пьет! - Голос Александра дрогнул. - Э-эх, и дорого же обошлась нам твоя выпивка!
   Александр возбужденно шагал по комнате, стараясь овладеть собой. Наконец, осилив себя, остановился и уже спокойней сказал:
   - Максим потянет за собой и других.
   - Он никого не выдаст! - возразил Кузьма.
   - Я и не говорю, что выдаст. Но пропуск твой у него? Значит, и ты провален. Жандармы наверняка уже справились у коменданта Филле, кто такой машинист Леон Медников, и представили ему вместо тебя Максима. Где ты прописан по паспорту?
   - Людвиг сделал прописку в доме Белоконя, и она указана в документах конторы станции. Но в домовую книгу я не занесен.
   - Значит, и квартира Кости Белоконя уже на подозрении.
   Кузьма молчал. С его уходом со станции - а там теперь ему не появиться - обрывалась связь с полевыми станциями, продотряд лишался своего машиниста, а железнодорожная группа патриотов теряла руководителя. Придется устраивать на работу нового человека, а это не просто. Сколько потратили времени, чтобы пристроить его кочегаром на маневровый паровоз! А каких усилий стоило ему добиться перевода в помощники машиниста! И вот все рухнуло! Перед ним та же перспектива, что и у Людвига, - сидеть в норе, прятаться от людей, ждать, когда его отправят в лес, к партизанам. И где теперь ему жить? Оставаться у тети Наты опасно - на слободке многие его знают... Ах, друг Максим, как же ты подкачал?
   - Иди забирай свои вещи. Сегодня побудешь у меня, а потом перейдешь к Михеевым. Их квартира надежная, - приказал Кузьме Александр, скрутил цигарку и, мрачно взглянув на Ваню, жестко бросил: - А ты отправляйся домой! И сюда без вызова - ни шагу. Утром предупреди о провале Михеевых и Костю.
   Проводив товарищей, Александр остановился во дворе. На востоке небо уже светлело. Надвигался туман, обещая хмурый осенний день. Что-то несет ему и товарищам это серое, тревожно-тоскливое утро?.. Надо быть готовым ко всему. Кузьму придется послать в другое место, нацеливать на новое дело.
   Александр вспомнил - в семь утра к нему должна явиться с донесением Маша Гаврильченко, и посмотрел на часы. Дождавшись Кузьму, Александр вместе с ним вернулся в дом.
   
   
   
    III
   
   Лида в своей комнате сидела, штопала белье. Людвиг в подземелье изготовлял паспорт, Александр разговаривал на кухне с Машей. Кузьма наблюдал за этой миловидной, круглолицей девушкой с задорно вздернутым носиком, живыми карими глазами и тонкими пальцами рук, поминутно отбрасывающих сползавшие на лоб подстриженные волосы. Она сыпала скороговоркой, и звонкий голос и смех ее звенели не умолкая. От нее веяло такой жизнерадостностью, таким мальчишеским озорством!
   Кто в оккупированном Севастополе не знал Машу с биржи труда? Добрым словом поминали ее и железнодорожники, и грузчики, и рабочие портовых мастерских - все, кто, гонимые голодом и страхом перед репрессиями, шел регистрироваться на биржу.
   Парни и девушки, которые не хотели работать на оккупантов и подвергавшиеся опасности угодить в концлагерь или на каторжные работы в Германию, шли к Маше. Получив у нее фиктивные карточки-талоны, они свободно разгуливали по городу и даже пользовались усиленным пайком, как добровольцы, ожидающие отправления в фашистский рейх. Правда, Маша выдавала талоны лишь тем, кто приходил к ней от Ревя-кина или в ком она сама была уверена. Но как она ни соблюдала осторожность, молва о ней катастрофически росла.
   Маша вытащила из портфеля бумагу и положила на стол перед Ревякиным.
   - Вот тебе! Получай, что просил.
   - Неужели список тайных агентов? Вот уж не думал, что ты так скоро справишься с таким заданием. Это же черт знает какая удача! - обрадовался Александр.
   Щеки Маши зарделись.
   - А как же все-таки ты раздобыла этот список?
   - Это уж мой секрет! - Маша залилась смехом.
   - Нет, ты говори все, как есть. Наверно, Маня с Таней помогли?
   - Ну, конечно. Очень даже помогли!
   Маша склонилась над столом и, отчеркнув ногтем на полях листа, пояснила:
   - Вот эти - от Мани: все агенты СД. А эти - Танины.
   Ну, а остальные - мои.
   - Откуда же девчата знают, что это предатели?
   - Как откуда? Своими глазами видят, как приходят с доносами. И потом я проверяла.
   - Можно подумать, у тебя вся тайная агентура на учете, - вставил Кузьма.
   - Вся не вся, но есть. Наш шеф Мартисен ведет особую зашифрованную картотеку, в которую лично заносит тех, кто служит в жандармерии и полиции. Позавчера его срочно вызвал к себе Майер, и он забыл закрыть кабинет. Я - туда. Ну и успела проверить.
   - Это же очень страшно, - заметила Лида.
   - Ой, Лидочка, как еще страшно! - призналась Маша. - Но ты знаешь, я играла на клубной сцене и все мечтала о театре. И вот когда мне страшно, я представляю себе, что играю очень-очень трудную роль, в которой главное - не сделать лишнего жеста, не переиграть.
   - И помогает? - удивилась Лида.
   - Помогает. Я успокаиваюсь, и у меня появляется уверенность, что все сойдет.
   Александр подумал, как бы Маша не переиграла.
   - И эталонами так, - продолжала Маша. - Я беру пачку талонов, а в ней штук двадцать с пустыми номерами, и одной рукой держу их за край, где проставлены номера, а другой листаю. Мартисен знай стукает печатью. Как подумаю: а что, если он взглянет на номера? Сердце замирает от страха. И тут вспоминаю, что у меня в руках двадцать человеческих жизней, а я за свою шкуру дрожу, - и страх убавляется. А все же от страха никак не избавлюсь, - вздохнула Маша. - Может, я трусиха?
   - Нет, Маша, в трусости тебя не упрекнуть. Поступаешь ты даже чересчур смело, - заметил Александр.
   - Ты не думай, что я боюсь Мартисена. Он шляпа, - перебила его Маша. - Я боюсь предателей. А что, если хоть один из тех, кому я выдала талоны, попадется в лапы жандармов?! Даже подумать страшно...
   - Поэтому, - перебил ее Ревякин, - пора это прекратить.
   - То есть как прекратить? А как же парни и девчата, которых надо спасти?
   - Пусть твоя слава маленько померкнет. Для нашего брата подпольщика слава - опасная вещь.
   Заметив, как потускнело лицо Маши, Александр продолжал:
   - Пойми: ты и твои девчата - наша контрразведка. Погорите вы - и мы ослепнем. Не будем видеть и знать, что замышляет враг. А потом, не забывай, у тебя есть и другие серьезные обязанности. Вот, например, Кузьму нужно направить на завод "Вулкан".
   "Почему на "Вулкан"?" - удивился Кузьма. Это небольшое предприятие, разрушенное бомбежками еще во время осады города. Недавно его кое-как подлатали и пустили только один цех Но какое значение имеет этот цех, в котором всего десяток-полтора рабочих? Ведь это не станция! Не портовые мастерские!
   - Что же Кузьма будет делать в этой цыганской кузне? - удивилась и Маша.
   - Дело найдется, - уклончиво ответил старшина.
   У него имелись сведения, что оккупанты приспособили завод для ремонта пулеметов, автоматов, винтовок, саперного инвентаря и у них теперь отпала необходимость отправлять неисправное оружие морем в Констанцу. Александр и Жора решили пристроить на завод кого-нибудь из подпольщиков. Теперь выбор пал на Кузьму.
   Маша пообещала направить его на завод и ушла.
   Старшина, закрыв за ней калитку, позвал Людвига, и тот поднялся из подземелья в кухню, держа в руке паспорт.
   - На, получай документ.
   Кузьма раскрыл паспорт. Ни подчисток, ни помарок, а написано все по-другому. Раньше владельцем паспорта значился тамбовец Леон Медников, теперь Леонид Медынский из Краматорска. И прописка новая, на Суворовской.
   Когда Людвиг вернулся в подземелье, Ревякин подсел к столу рядом с Кузьмой и тихо сказал:
   - Надо, Кузя, сделать из этого завода настоящий вулкан.
   - Взорвать?
   - Так взорвать, чтобы ни одного станка и верстака не оставить. Взрывчатку ребята достанут.
   - Берусь! - Кузьма решительно рубанул кулаком.
   К Михеевым на Лагерную он шел в приподнятом настроении. Конец заточению! Хватит болтаться без дела и хорониться в душном подземелье!
   А в этот самый час полиция безопасности проявляла особо повышенный интерес к его персоне и выяснению личности схваченного ночью на станции Максима. Кроме газеты "За Родину", на столе следователя лежали ночной пропуск Леона Медникова, справка со станции о его прописке, домовая книга Белоконя, карточка с биржи труда на имя Воронова и полевая сумка Ревякина с "партизанским приказом".
   Домовая книга ничего не прояснила: никто из посторонних в ней не прописан. Так кто же этот арестованный партизан: Медников, Воронов или он диверсант, который ночью обстрелял станцию и потерял сумку с секретными документами? Следователь Вегнер и переводчик унтер-офицер эсэсовец, верзила с кулаками, похожими на кувалды, терялись в догадках. По их требованию из дому под конвоем был срочно доставлен для показаний свидетель Константин Белоконь. Быть может, он опознает?
   Уже полчаса шел допрос. Костя держался спокойно, уверенно. Еще на рассвете к нему от Ревякина прибегал Ваня Пиванов предупредить об аресте Максима, провале Кузьмы, и он заранее успел все обдумать.
   - Врешь, что никого не знаешь! Я покажу тебе одного, может, припомнишь?
   Переводчик зло покосился на Костю и, открыв боковую дверь, впустил в камеру конвойного с Максимом.
   Костя смотрел на товарища, внутренне содрогаясь. Не только лицо, а и вся шея Максима была в багровых ссадинах; рубаха, от ворота донизу разодрана, грудь в кровавых полосах; проволока впилась в кисти, два пальца левой руки сплющены, на ногтях запеклась кровь. Каких мук и страданий стоила ему эта ночь! Он вспомнил слова Максима: "Если схватят - не выдавай, бери все на себя. Подпольщик умирает один и умирает гордо, не сгибаясь перед врагом". Костя отчетливо понял: не выйти Максиму отсюда живым. Но понял и другое: одно неосторожное слово, жест, взгляд - и за Максимом последует он, а за ним потянут всех, с кем он общался: Сашу, Жору, Саню, Колю, Петьку. Глядя в лицо товарищу, он, сам того не сознавая, проникался его спокойствием и мужеством. Отрицательно покачав головой, он сказал:
   - Нет, первый раз его вижу.
   - А ты его знаешь? - спросил переводчик арестованного.
   - Я же тебе говорил, я не здешний, - с издевкой в голосе ответил Максим.
   Краска залила лицо и шею эсэсовца.
   - Ты скажешь наконец свою фамилию и где взял листовки?
   - Я безродный, фамилии у меня нет, - с вызовом бросил Максим и усмехнулся. - А листовки на улице нашел! Не ты же мне их сунул.
   Ударом снизу в челюсть эсэсовец свалил Максима на пол. Вегнер отдал Косте домовую книгу и сказал, словно они были вдвоем и ничего особенного в камере не произошло:
   - Комм нах хауз. Комм.
   Выйдя на улицу, Костя почувствовал, что весь дрожит и едва стоит на ногах. Хотелось стремглав бежать от этого проклятого места. Но он сдержал себя. Вынув из кармана пачку сигарет, закурил и не спеша пошел к Историческому бульвару.