После бурной грозовой ночи можно было бы всласть выспаться; на пристань не идти - воскресенье, и на явку с донесением не спешить - туда к десяти. Но чувство душевной приподнятости, с которым Костя открыл глаза, развеяло сон. Он вскочил с постели, решив сходить на те улицы, где ночью расклеивал с ребятами первый номер печатной газеты, и издали поглядеть, что творится возле комендатуры.
   Чтобы лишний раз не мозолить глаза полицаям, он пошел через стадион к Историческому бульвару.
   Утро было ослепительное. Умытое небо - глубокое, бездонное, дали ясны, прозрачны. Херсонесский собор с сорванным куполом, холмы и ложбинки Северной стороны, серые стены с бойницами Константиновской батареи, мрачные городские руины представали с удивительной стереоскопической ясностью. А море за ними сияло нестерпимо яркой синевой.
   Через пролом в стене Костя выбрался на бульвар и, перейдя глубокий ров, поднялся на вал к чугунным пушкам Костомаровской батареи.
   Это был самый дальний уголок Четвертого бастиона, заросший полынью, овсюгом и колючей верблюдкой. Здесь всегда стояла тишина, словно бы все живое навеки замерло у стен этих вросших в землю чугунных пушек.
   Как и обычно, проходя это место, Костя покосился на серую известняковую стену рва, в которой темнела щель - вход в пещеру с колодезным спуском в подземные галереи бастиона. Здесь был их тайник, о котором знали только он, Саня и Коля. Куча сухих колючих ветвей акации и гледичии, набросанная им, лежала на месте, надежно загораживая от любопытных глаз вход в пещеру.
   Впереди, за валом батареи, серебрились кусты лоха, виднелась заросшая сорняком клумба, посреди которой стоял белокаменный обелиск с богатырским шлемом на верхушке, дальше шли густые заросли иудина дерева, миндаля и главная аллея, ведущая к руинам панорамы.
   Солнце пригревало, земля дышала паром. Костя распахнул нанковый пиджак, подставляя теплу грудь, обтянутую матросской тельняшкой. Кто-то окликнул его.
   Через пролом в стене выбирался на бульвар Кузьма Анзин. На нем были потрепанные брюки, изрядно затасканный, порыжевший от солнца пиджак. На острых плечах Кузьмы он висел обычно, как на вешалке, но сейчас казался даже тесным.
   Анзин, перебежав ров, с разбегу взобрался на покрытый пожелтевшей травой редут.
   - Ты что уставился? Потолстел я? - Кузьма похлопал себя ладонями по бокам. - Тут, браток, у меня подарочек. Повезу на паровозе на линию. Ну и вкалывали мы ночью с Жоркой! Штук сто еще натискали. Во, смотри. - Кузьма показал натруженные пальцы, покрытые ранками.
   - Неужто всю ночь?
   - Как есть до утра. Я хоть часок всхрапнул, а Жорка не прилег. И сейчас копается - разбирает шрифты. А ты, видать, в город собрался? - догадался Кузьма. - Ну топай, топай! Саша небось ждет не дождется узнать, как народ встретил наши гостинцы.
   - Скажи ему, что ночную вахту отбыли - во! - Костя поднял вверх большой палец. - У нас все до одной разошлись.
   Друзья расстались. Костя, перескакивая через лужи, пошел по безлюдной центральной аллее бульвара.
   Дождевые капли в ветвях вспыхивали радужными огоньками; над пожелтевшими полянками, заброшенной клумбой, у руин панорамы курились еле заметные парные дымки. Воздух, насыщенный влагой и напоенный печальными ароматами увядших трав и цветов, таил в себе нечто неповторимо грустное. Миновав бульвар и площадь, Костя вышел на Большую Морскую. От этой красивой улицы городского кольца осталось только название: всюду горы камней, дырявые, обрушенные стены, торчащие свечами печные трубы. Где-то под этим хаосом камней и щебня, в погребах и подземельях, ютились люди. Поблизости, у каменного забора, и дальше, у "доски пропаганды", возле уцелевшего здания почты останавливались прохожие: мужчины, ребята, женщины. К ним присоединялись обитатели соседних подвалов. На глазах возникала толпа.
   С показным равнодушием, будто прогуливаясь, Костя подошел к собравшимся у газеты возле забора. Высокий рабочий, с виду грузчик, читал вслух сводку с фронта, которую он, Костя, позапрошлой ночью принимал по радио. Над притихшей толпой гулко разносился густой, низкий бас.
   Костя незаметно вглядывался в лица мужчин и женщин. Это были лица, ожесточенные страданием и голодом. Настороженность в движениях, взглядах; в омуте запавших глаз беспокойный лихорадочный блеск. Всякий раз, когда читавший называл новые освобожденные города, над толпой, словно шелест листвы, проносился тревожно-радостный шепот. Костя представил себе, как такие же толпы измученных людей сгрудились сейчас у ограды Приморского бульвара, на Корабельной стороне, Зеленой горке, Рудольфовой горе - всюду, где этой ночью поработали руки подпольщиков, - и хмельная волна радости наполнила его, словно над поверженным городом и вымершим рейдом зазвучал могуче голос Родины. Дело рук его товарищей и его самого, воплощенное в этом маленьком листке, магически преображало этих придавленных людей. Вокруг себя Костя видел уже не трагические, а взволнованные, торжествующие, преображенные сиянием неугасимой надежды лица. Они не одиноки, их не забыли, к ним обращаются Родина, партия и призывают к борьбе. Всем сердцем постиг сейчас он чудодейственную силу печатного слова.
   Позади раздался мальчишеский выкрик:
   - Легавые!
   Два полицая бежали с площади к забору. Толпа не дрогнула.
   - Р-ра-зой-ди-ись! - крикнул полицай, в котором Костя узнал Ахмета, бывшего байдарского спекулянта, торговавшего на базаре.
   Растолкав людей, Ахмет протиснулся к забору и хотел сорвать газету. Лист, плотно прилипший к пористому камню, не отставал. Второй полицай пронзительно свистел, призывая на помощь патруль. Ребята улюлюкали, смеялись. Ахмет снова попытался сорвать листок, но безуспешно.
   - Ты ножом, ножом, - подсказал второй полицай.
   Когда Ахмет принялся перочинным ножом соскребать со стены газетный листок, из толпы крикнули:
   - Правды ножом не выскоблить!
   Ахмет как ужаленный повернулся к толпе, и маленькие глазки его злобно сверкнули.
   - Это ты сказаль? Ты? - Он угрожающе тыкал пальцем то в одного, то в другого. - В подвал захотель?
   Донесся топот сапог: с площади приближался солдатский патруль. Толпа стала быстро редеть. Костя свернул в боковую улочку, круто взбиравшуюся вверх. Взбежав по лестнице в гору, он остановился перевести дух.
   С горы открывались дали. С одной стороны ярко-лазоревая полоса моря с длинными, причудливо изогнутыми рукавами бухт, окаймленных желтыми берегами с белыми пятнами старых крепостных фортов; с другой - на горизонте - в матовой дымке волнистые очертания Мекензиевых гор и темная грива яйлы с синевато-лиловой трапецией Палат-горы. А вокруг, на холмах, лежал в развалинах мертвый город. Из четырех с лишним тысяч в центре города уцелело лишь восемь домов.
   Нагорные улицы пустынны. Только по Суворовской от собора лениво брели два жандарма. Время от времени они останавливались, срывали со стен газеты, наклеенные здесь ночью Петькой и Саней, и вывешивали какие-то бумажки. Выждав, когда жандармы прошли мимо и свернули за угол, Костя подбежал к забору. Перед ним был приказ военного коменданта города, отпечатанный под копирку:
   "...В город проникли партизанские бандиты, которые на улицах расклеили свою печатную газету, - читал он. - Тот, кто укроет их, будет расстрелян на месте. Тому, кто выдаст лазутчиков, распространивших газету, будет выдана награда: 30 тысяч марок и, кроме денег, особый специальный паек на все время оккупации города".
   Костя, оглянувшись по сторонам, сорвал не просохший еще листок и спрятал в карман.
   Весело насвистывая, он брел к спуску на улицу Ленина. Но, подойдя к нему, остановился. С той стороны, где виднелось мрачное здание ортскомендатуры, доносились истошные свистки полицейских. Трое ребят, сидевших верхом на парапете лестницы, с любопытством глазели вниз.
   - Что там такое? - спросил Костя черноглазого вихрастого паренька.
   - А ты и не знаешь?! - воскликнул тот, обрадованный возможностью первым сообщить новость. - Там партизан ловят. По всем подвалам шарят.
   - Каких партизан? Что ты мелешь! - Костя спрятал в углах рта улыбку.
   - Каких? Будто сам не знаешь! - Мальчик изумленно уставился на него и тоном заговорщика продолжал: - Тех самых, которые ночью газеты порасклеили и в полицию про- брались...
   Снизу по лестнице, блестя на солнце металлическими бляхами, поднимался наряд полевой жандармерии.
   - Тика-ай! - крикнул вихрастый парнишка и стрелой понесся мимо.
   Боясь, что горные улицы будут оцеплены, Костя побежал в сторону Исторического бульвара, держась поближе к развалинам.
   Соленый ветерок плескал в лицо, обдавал прохладой разгоряченное тело. Костя был доволен своей разведкой. Будет что рассказать.
   Веселый, раскрасневшийся, шел он через Зеленую горку садами на Лабораторную.
   Ревякина и Кузьму он застал во дворе.
   
   
   
    II
   
  &nbs p;Александр отвел Костю подальше от ворот к веранде, на ступеньках которой Кузьма разматывал моток тонкого желтого провода, и, понизив голос, спросил:
   - Почему запоздал? У меня были с Корабельной, с Рудольфовой горы, а тебя все нет. Случилось что?
   - Ух, ты бы видел, какой в городе переполох! У заборов народу-у! Полицаи мечутся, как чумные, на Ленинской и Пушкинской обыски...
   - Ну добре, добре. Главное знаю, об остальном потом... Мы тут дело одно закончим... Кузьма, давай живей.
   Старшина поставил возле акации, росшей у забора, табуретку, вскочил на нее и стал подрезать финкой кору ствола, осторожно оттягивая ее. Надрез в коре поднимался от земли вверх к густой кроне дерева, через которую с улицы тянулся провод в соседнюю хату, занятую фашистскими офицерами.
   Костя с любопытством следил за Кузьмой, который вытащил из-под порога веранды черный, в каучуковой изоляции провод и стал укладывать его в небольшую узенькую канавку, проложенную от порога к стволу акации. Один конец провода скрывался под полом веранды и, как Костя догадался, шел дальше под кухней в подземелье; другой, пройдя возле корня дерева, упирался в надрез коры. Кузьма присоединил к нему тонкий желтый проводок, который он размотал раньше, и принялся аккуратно заделывать его под кору. Костя взял лопату и стал засыпать канавку.
   - Остановка теперь за током, - заметил старшина.
   Он ничего больше не прибавил, но Костя понял, что за его скупыми словами скрывается многое.
   До сих пор все подпольное хозяйство было разбросано по разным концам города: машинка - здесь, шрифты - у Жоры, радиоприемник перенесли к Мише Шанько. Мотайся из конца в конец. А теперь вся "техника" будет собрана здесь, в подземелье, которое они выкопали под домом. Вот здорово! Мечта становится явью. У них будет своя настоящая типография! Саша, конечно, хочет тайно подключиться к проводу. Ток ведь дается только в квартиры немецких офицеров.
   - Хлопцы, уходите со двора! - сказал Александр. - Полицай идет через гору. Побудьте пока на веранде. Когда надо, я кликну.
   Кузьма и Костя не замедлили скрыться.
   Александр вышел на видное место, скинул с себя синюю матросскую фланельку, затем снял с бельевой веревки старый мешок и не спеша подоткнул его под пояс, прикрыв им, как фартуком, коричневые брюки. Затем принес бадью с известью и, поставив ее под окном кухни, стал смешивать известь с коровьим пометом.
   По тропе шел Жорка Цыган. Ходили слухи, что этот уголовник в день появления оккупантов заявился в полицию с предложением своих услуг и был в особой милости у обер-лейтенанта Шреве и начальника СД Майера.
   Дойдя до соседнего сада, полицай остановился, с минуту глядел во двор, где возился с бадьей старшина, затем круто свернул и узким проходом между заборами спустился на улицу.
   Выждав, Александр окликнул Кузьму.
   - Кто это был? - тихо спросил тот.
   - Все он же, Цыган.
   - Ух гад! Опять выслеживает. Ты знаешь, сколько он коммунистов выдал?
   - Придет время - рассчитаемся. - Куда он пошел? К Женьке?
   - К ней. А она глаз не сводит с нашего дома.
   - Слушай, Саш, - Кузьма почти вплотную приник к уху товарища. - Прошлой ночью мы гутарили с Максимом и Ванькой, и знаешь, что они надумали?
   - Что?
   - От фашистов спрятаться за фашистов.
   - Как это?
   - Лейтенант и фельдфебель - те, что Иван возит на машине, пристают к нему с просьбой познакомить их с русскими "медхен". Давай пригласим их к тебе, позовем наших девчат и устроим раза два-три гулянки. Увидит Женька у тебя в гостях немцев, сразу отвяжется.
   - Смело задумано. Смело... Но надо обмозговать, - сказал Александр. - А ну-ка берись, подсобишь.
   Друзья взяли бадью за ушки и понесли к воротам.
   - Давай я, мне это не впервой, - Кузьма сбросил пиджак и засучил рукава.
   Вскоре ствол акации от земли до ветвей был обмазан известью. Кузьма с довольным видом провел рукой по стволу, где скрывался надрез, и сказал:
   - Видишь? Никакого следа. Теперь и заяц не обгложет, и легавые не заметят.
   - Ты думаешь? А мне кажется, теперь придется и эти белить, - старшина кивнул на деревья во дворе. - И в саду все надо обмазать. Ну скажи, какой хозяин будет ухаживать за акациями, а яблони и абрикосы оставит на поживу всяким паразитам?
   - Что ж, мазать так мазать! - Кузьма потащил бадью к другому дереву.
   
   
   
   
    III
   
   Лида в стареньком синем халате и тапочках на босу ногу хлопотала у плиты. Волосы ее тугим узлом были закручены на затылке, но на висках непокорные пряди пушились, отливая на солнце прозрачным золотым сиянием. Костя задержался на пороге и залюбовался этой причудливой игрой света и строгим профилем Лиды.
   Чем-то она напоминала ему Валю. Ту девушку с синими глазами, с которой он случайно столкнулся во время бомбежки на "пятачке" у Херсонесского маяка и которая, словно видение, промелькнула перед ним и исчезла. Минул год с тех пор, как они вместе бежали из концлагеря на Балаклавском шоссе. С тех пор он потерял ее след. А забыть не мог. Светлый, милый образ ее постоянно носил в себе. И почему-то, смотря на Лиду, он всегда вспоминал Валю. Их роднили необычайная чуткость, мягкость и какая-то особая душевная чистота.
   В первый месяц оккупации Лида вопреки воле матери вышла замуж за Александра и переселилась с ним с Корабельной стороны на Лабораторную. Вместе с мужем она писала листовки, делила радости и невзгоды подпольной жизни и по мере своих сил вниманием и заботой смягчала и скрашивала ее. К Косте, Коле Михееву и Петьке она относилась с теплотой старшей в семье. Ребята любили ее и старались всегда сделать ей что-нибудь приятное, даже в мелочах.
   Лицо Лиды теперь осунулось, пожелтело, необычайная синева резче оттенила и без того большие глаза, а на месте ямочек теперь обозначились тонкие резкие морщинки. И все же лицо ее оставалось красивым.
   Поздоровавшись с ней, Костя заглянул за ширму, стоявшую в кухне, затем в комнату, которая служила и спальней и гостиной, но там никого не было.
   Этим летом пригнали в Севастополь колонну польских пленных и поселили их в доме на Корабельной стороне. В этой партии были Людвиг и два его старших брата. Работали они в порту и на пристанях. Режим у поляков был нестрогий. Они без конвоиров ходили по городу, заводили знакомства с местными жителями. По утрам, идя в порт, вместе с рабочими задерживались у "досок пропаганды" и возле заборов, где были расклеены подпольные листовки. Несколько листовок неведомо каким путем попало к ним в казарму-общежитие. Это, конечно, не ускользнуло от шпиков. Нагрянули жандармы. Два брата Людвига были арестованы и расстреляны. Не миновать бы и ему той же участи, если бы в это время он не попал в больницу. Ваня Пиванов, знавший его, рассказал Александру о грозящей больному опасности и, получив согласие, в тот же день привел Людвига на Куликово поле в дом Белоконя. Потом его перевели на Лагерную улицу к Михеевым; там в случае обыска его можно было надежно укрыть под скалой в убежище. Но кто-то из соседей заметил его. Чтобы предотвратить провал Людвига, а заодно и конспиративной квартиры, Александр и Лида взяли его к себе. К этому времени у них уже было оборудовано подземелье.
   Для подполья Людвиг оказался настоящей находкой. По профессии он был артист-иллюзионист, неплохо пел, играл на гитаре, рисовал. Но Александр открыл в нем еще один талант - талант искусного гравера, паспортиста. Людвиг сделал печать и штамп "КПОВТН", печати и штампы городской управы и виртуозно подделывал любые подписи, в частности городского головы, начальника городской полиции и Майера. Удостоверения, паспорта и другие документы, сделанные им, трудно было отличить от настоящих. Многие матросы и красноармейцы, бежав из лагеря, устраивались с подложными документами на работу в порт и в тыловые учреждения оккупантов, где подполью были нужны свои люди.
   Жил Людвиг у Ревякиных, в кухне за ширмой. Днем из хаты он не выходил - могли заметить соседи. И только с наступлением ночи выбирался из дому, бродил по двору, саду. Жизнь затворника его явно тяготила. Он тосковал, рвался на Корабельную. Ему хотелось повидать Клару, девушку, которая известила его об аресте братьев, предупредила, что и его разыскивают. Он очень беспокоился: сумела ли Клара перенести к себе его вещи, о чем он ее попросил. Но Александр не разрешал ему покидать дом. Появление его на Корабельной могло привести к провалу. Стремясь устранить мелкие бытовые неурядицы Людвига, Александр попросил Костю и Колю принести Людвигу кое-что из белья, верхнюю рубашку, старался побольше загружать его работой.
   Все поручения Людвиг выполнял быстро и хорошо, но как-то равнодушно. Лида первой это заметила и сказала мужу.
   - Никак в себя не придет после гибели братьев, - сказал Александр.
   - Нет, Саша, не то, просто не горит он нашим делом, - возразила Лида. - Чужое оно ему. Хотя он и говорит, что будет мстить за братьев.
   Прошли недели, а Людвиг никак не мог свыкнуться с необычной для него обстановкой. К Александру и Лиде он относился с почтительным уважением. В присутствии Кузьмы, Жоры и Пиванова Ивана замыкался, держался отчужденно. Только с Петькой и Костей, которые были в восторге от его замысловатых фокусов, Людвиг держался непринужденно. Приходя на Лабораторную, Костя всякий раз подсаживался к нему, с интересом наблюдая, как тот делает штампы или "обновляет" старые паспорта.
   - А где же Людвиг? - удивился, заглянув за ширму, Костя.
   - Услышал шум во дворе и спрятался. Помоги ему выбраться,- попросила Лида.
   В углу, у стены, выходившей во двор, стоял низенький посудный шкафчик. Костя отодвинул его. Стена, как и вся кухня, после заделки бутом снарядных пробоин нарочно не белилась, что делало потайной ход незаметным. Вынув внизу плотно пригнанную каменную плиту, Костя открыл лаз, который через фундамент вел в подземелье, и крикнул:
   - Людвиг, вылезай!
   В отверстии показалась голова. Костя подал Людвигу руку.
   - А я думал, кто чужой, - смущенно улыбнулся тот, обнажая крупные белые зубы.
   У Людвига были черные, откинутые назад волнистые волосы, которые резко оттеняли бледное лицо, большие карие глаза и ярко очерченный рот с золотой коронкой вверху. Ему исполнилось тридцать, но выглядел он значительно старше. Концлагеря наложили свою печать.
   - А ну покажись, покажись! Тебя, брат, совсем не узнать, был босяк босяком. А теперь смотри какой пижон.
   В новой кремовой шелковой рубашке с черной бабочкой Людвиг выглядел франтовато. Он не без удовольствия позволял Косте себя разглядывать.
   Много разных награбленных вещей было обнаружено в чемодане, унесенном ребятами из квартиры военного коменданта майора Филле. Часть белья и верхнюю рубашку они по просьбе Ревякина принесли Людвигу, а остальное содержимое чемодана обменяли на толкучке у румынских солдат на продукты.
   Лида накрыла стол ветхой скатеркой, поставила тарелку с зеленым луком, жестяную миску с пунцовой редиской со своих грядок и с удрученным видом посмотрела на скудное угощенье.
   От Кости не ускользнули ни огорченный взгляд, брошенный на плиту, ни затаенный вздох. Лида вдруг улыбнулась и, как бы вспомнив что-то, подошла к посудному шкафчику, вынула из него стакан, наполненный просом, и ломоть хлеба граммов в двести. То был дневной паек мужа, полагавшийся ему, как учителю, и, вероятно, отложенный на обед. Лида понюхала хлеб и смешно сморщила нос: хлеб, как всегда, отдавал керосином. Преодолев минутное колебание, она решительно взяла в руки нож и старательно поделила хлеб на пять маленьких равных долек. У Кости защемило в груди. "Чем только они живут?" - подумал он.
   Его невеселые мысли были прерваны шумным появлением Ревякина и Кузьмы. С руками по локоть в извести, уставшие, потные, но радостно-возбужденные и довольные, они фыркали и плескались над тазом, беспечно шутили, словно бы не существовало ни тяжких забот, ни голода, ни подстерегающих на каждом шагу опасностей. Их бодрая жизнерадостность была заразительна и всех настроила на веселый лад.
   - Чего это вы, как школяры, расшумелись? - недоумевал Людвиг, поливая Александру из кувшина.
   - Как "чего"? Сегодня, браток, у нас сплошь удачи! - ответил Кузьма, беря из его рук полотенце. - С тебя магарыч- нарисуешь Сашин и мой портреты.
   - За что магарыч?
   - Смотри, Саш, он еще спрашивает! Ты получишь вечером свет в свой подземный кабинет. Вот и плати. Теперь не будешь задыхаться в подземелье от немецкой карбидной вонючки. А потом, - Кузьма озорно повел глазами, - с завтрашнего дня твой кабинет превращается в типографию и радиоузел и ты назначаешься директором. Понял? Ди-рек-тором!
   Людвиг недоумевал.
   - Да не морочь ты ему голову! - остановил Кузьму Ревякин и пояснил Людвигу: - Сам знаешь, сегодня у нас праздник - рождение нашей подпольной газеты.
   - А-а, да. Конечно...
   - Это же событие! А какой успех, друзья! Вы вот спросите Костю.
   Лида поставила чайник с настоем сушеного шиповника на стол.
   Она любила слушать рассказы Кости и Петьки. У ребят всегда обязательно случалось что-нибудь неожиданное и интересное.
   - Ну, именинники, витаминный завтрак готов. Садитесь, - пригласила она и поправила рассыпавшиеся волосы. - А ты, Костя, чего стоишь? - спросила она, заметив, что тот медлит.
   Все сели за стол в приподнято- радостном настроении, убежденные в неистощимости своих сил, в том, что они выдержат и преодолеют любые каверзы судьбы. Как бы ни был далек час освобождения, он обязательно придет.
   За столом стало шумно и весело. Костя, поощряемый Лидой, рассказывал, как метались жандармы в поисках таинственных партизан, а потом изображал бесившегося Ахмета. Но особенно веселое оживление вызвал приказ военного коменданта, прочитанный Лидой вслух.
   - Товарищи, заметьте, наши акции поднимаются. Награда за наши головы повысилась в три раза! - воскликнула она, передавая листок мужу.
   - Вот гады! Спецпаек сулят, за похлебку думают найти предателя,- возмущался Кузьма.
   - Среди нас таких не найдется, - поддержал Людвиг.
   Александр спросил Костю:
   - Видно, не случайно они тут пишут о партизанах и рыскают по подвалам? Коля говорил Кузьме о каком-то вашем письме Майеру...
   Костя рассказал, как они вчетвером сочиняли письмо, сколько пережили, когда под дождем выслеживали часового, а потом клеили газеты на стенах комендатуры, как Петька вместо того, чтобы приклеить записку к окну, пробрался в кабинет начальника полиции и положил письмо на стол. Глаза Ревякина весело искрились. Но когда рассказ подходил к концу, лицо его стало холодным, сосредоточенным.
   Двоякое чувство испытывал он. Отчаянные проделки ребят и рассмешили его, и заставили серьезно задуматься. Ему была понятна их жажда подвига. Ненависть к поработителям привела их в подполье, объясняла желание обязательно попасть в диверсионную группу. Как не понять дерзкий задор ребят: будь на их месте, он, быть может, выкинул бы коленце почище. Да ведь он и сам учил ребят не теряться, быть находчивыми и действовать, сообразуясь с обстановкой. И в то же время в их безумных проделках таится огромная опасность. Приструнить? Пожалуй, не стоит. Это подрежет крылья, убьет инициативу. Промолчать? Могут зарваться.
   - Ты что хмуришься? - спросила Лида.
   Александр пригладил рукой волосы и, помедлив немного, с трудом подбирая слова, ответил:
   - Я все думаю: а нужно ли такое удальство? Пользы от Петькиной проделки ни на грош, а риск огромный.
   - Вчера мы действовали без риска, наверняка, все в аккурат,- возразил Костя.
   - Так ли? У нас в армии есть хорошая традиция делать разбор тактических действий. Давай разберем по косточкам вашу "операцию" и посмотрим, что в ней хорошо и что неладно.
   - А что, скажешь, плохо ее провели? - задорно бросил Костя.
   - Неплохо. Цель достигнута. Хороша выдумка с письмом от имени партизанского штаба: вы направили ищеек на ложный след. Опасность, конечно, подстерегает нас всюду. И нередко мы сами идем ей навстречу. А почему? Иного выхода нет. Вспомни, как без радио было плохо! Мы были оторваны от страны. Как туго приходилось без машинки. Мы не могли увеличить тираж листовок. И тогда я сам тебе сказал: иди на все, достань любыми путями. Поступать так вынуждала необходимость. Тут риск оправдан. А какая, скажи, необходимость крутиться два часа возле комендатуры?
   - Правильно, - поддержал Кузьма. - А если бы часовой вышел и начал палить? Зацапал бы того же Кольку или Саньку. А потянули бы всех троих.
   - Если бы да кабы... Мы ж не попались? - Костя упрямо сбычил голову.
   - Если так, то и Петька прав, он тоже не попался, - заметил Александр.- Ну скажи, какая была надобность лезть в помещение полиции? Наклей вы свое письмо за квартал подальше, все равно дошло бы по адресу. Ты не задумывался, к чему все это могло привести?
   - К чему? - Костя мрачно поглядел на Ревякина.
   - Представь себе, что Петьку схватила внутренняя охрана. Второй раз ему бы не выскользнуть. А дальше - обыск на квартире у его матери, неприятности для Кузьмы и Вани, которые живут у нее без прописки. А от них ниточка привела бы сюда. Всем известно, что мы друзья и что Петька у нас бывает. А наша квартира и так уже на примете у Женьки.
   - Мне все кажется, что за нами следят, - Лида зябко повела плечами.
   - Ты учти, что у нас скрывается Людвиг и мы здесь оборудуем типографию. Провал нашей квартиры - провал всей организации. Кстати, - Ревякин обвел взглядом всех сидевших за столом, - с нынешнего дня всем запрещаю являться сюда без вызова. Будут приходить только двое - Гузов и Костя. Гузов мой сослуживец, учитель, и о Косте известно, что он работает.
   Слушая старшину, Костя морщил коричневый от загара лоб и нет-нет ворошил ежик на голове, как это делал Ревякин. На его широком, чуть скуластом лице, точно в зеркале, отражались смятение, досада и скрытая внутренняя борьба. Мучительно трудно было признавать, что он чего-то не учел, недодумал, не понял. И еще труднее признаваться в этом на людях. А надо. Честно говоря, Саша прав - зарвались.
   С видимым усилием Костя выдавил:
   - Я, конечно, поддался... дюже хотелось насолить легавым... - И вдруг лицо его мгновенно преобразилось и глаза вспыхнули обычным веселым озорством: - А все же здорово у нас получилось! Ведь правда, здорово?
   Перемена в настроении Кости была так стремительна, что вызвала дружный смех.
   - Это же не парень, а просто чудо! - воскликнула Лида. Костя смутился. Если бы Лида знала, какую восторженную благодарность вызвала в его душе ее дружеская похвала...
   
   
   
   
   
    IV
   
   Лида снимала с веревки белье, когда увидела Ваню Пиванова, спускавшегося с горы по садовой тропке.
   - Ну вот, ты всегда к шапочному разбору. А какой у нас был пи-ир! - сказала она.
   - Зато у меня новостей - в трехтонке не уместишь, - лицо Вани, густо усыпанное веснушками, осветилось улыбкой. - Пойдем, расскажу.
   Александр сидел за столом и писал обзор последних известий с фронта; Людвиг, пристроившись на подоконнике, делал набросок рисунка в газету; Кузьма спал за ширмой, а Костя собрался идти домой.
   После побега из лагеря Ваня по настоянию Ревякина устроился шофером в тыловом штабе ШУ, который занимался сбором металлического лома. Вместе с Кузьмой - тот работал помощником машиниста в депо - Ваня поселился через хату от Александра, у Петькиной матери. Александр любил этого расторопного, никогда не унывающего сержанта, обладающего удивительной способностью все узнавать раньше всех и всегда, точно пирог, начиненного разными новостями. Разъезжая с начальством по городу, Ваня почти ежедневно бывал в порту, на пристанях, на станции - всюду, где были разбросаны интендантские склады и где работали военнопленные, потихоньку передавал им листовки и попутно узнавал, что творилось в концлагерях, в интендантских учреждениях и на складах.
   - Слыхали, что наши-то затеяли? - выпалил Ваня, едва успев переступить порог.
   - Что? Где? - в один голос спросили Александр и Лида.
   - Неужто не слыхали? Военнопленные начали саботаж.
   - Что? - Кузьму словно ветром выдуло из-за ширмы.
   - Их сегодня выгнали на работу, а они сидят и "итальянят".
   - А охрана? - испугалась Лида.
   - Что охрана! Фашистских солдат теперь мало - угнали на фронт. Охрана сплошь из продажных шкур - полицаев. А тех бьет мандраж. Они ж читали нашу листовку, в которой мы их припугнули. И фашистам невыгодно сейчас стрелять нашего брата - нужны рабочие руки. Подходят транспорты, а разгружать кому? Они даже задабривают пленных - со вчерашнего дня паек увеличили.
   - Тут главная причина - заявление нашего Советского правительства о бесчеловечном обращении с пленными. Но, конечно, и наши подпольщики в лагерях поработали здорово, - уточнил Ревякин.
   Больше года лагерные тюремщики морили голодом военнопленных, изнуряли непосильным трудом. Каждую ночь грузовые машины вывозили трупы за город, где их сбрасывали в противотанковый ров. Тех, кто пытался протестовать, избивали, бросали в карцеры, расстреливали на глазах у товарищей. И все же волнения среди пленных не утихали. А с появлением подпольных листовок в лагерях возникли тайные патриотические группы, которые возглавил бывший работник горкома партии Николай Терещенко, по кличке в подполье Михайлов. Словом, атмосфера в концлагерях накалялась. Взрыв произошел неожиданно, и искрой, вызвавшей его, явилась подпольная газета, опубликовавшая заявление Советского правительства по поводу бесчеловечного обращения с военнопленными и последние известия с фронта. Все три концлагеря молнией облетела весть, что советские войска уже у ворот Крыма. Пополз слух, что следует ожидать высадки десантов. Военнопленные забурлили, и патриотические группы вынесли тайное решение: в этот день не работать.
   - А ты Михайлова видел? - спросил Ваню Ревякин.
   - На пристани. Он наказывал припасти гранат и продуктов: готовятся к побегу Смагло, Пустовалов и еще несколько матросов. Продовольствия им надо недельки на две.
   - Наконец-то! - облегченно вздохнул Александр.
   На беглецов Ревякин возлагал большие надежды. Уже дважды он посылал проверенных людей с заданием пробраться за линию фронта и связаться с советским командованием. Люди уходили и бесследно исчезали. Теперь он решил сделать еще одну попытку. Матросов он полагал объединить с группой нелегальных, которым уже опасно было оставаться в городе, и отправить в лес к партизанам. Смагло же и Пустовалов через Сиваш должны были проникнуть в Северную Таврию и установить связь с командованием Четвертого Украинского фронта. Лида раздобыла у старосты на Корабельной стороне доку- менты.
   - А где мы достанем для них еды на полмесяца? - спросил Кузьма. - Для одного-двух мы бы от себя оторвали.
   - Надо найти, - сказал Александр.
   - Где? Выменять на толкучке? А на что? Штаны с себя загнать? У жителей насобирать? Сам знаешь, народ мрет с голоду. И окрест в деревнях не достанешь - все обобрали кара- тели.
   - Надо найти! - жестко повторил Александр. - Без продуктов нельзя посылать людей на задание. Почему мы весной потерпели неудачу? Не хватило продовольствия. Имей мы запас, наверняка бы прорвались на восток к партизанам.
   - Тогда остается одно: опять наведаться в дом Анненкова, - Кузьма вопрошающе посмотрел на Ваню. - Как думаешь?
   Шестиэтажный дом, когда-то принадлежавший купцу-толстосуму, мрачной громадиной возвышался над территорией рынка. После фашистских штурмов от него остались лишь половина закопченной коробки да груды бетонных глыб. Но обширные подвалы сохранились, и теперь интенданты приспособили их под продовольственный склад. Ваня с Кузьмой хорошо знали там все ходы и выходы. После бегства из лагеря голод заставил их дважды пробраться в знакомые подвалы. Через канализационный люк они вынесли со склада в развалины кули с мукой и сахаром. Добытые продукты спасли тогда от голода многих товарищей в концлагере, куда носили передачи Петька с матерью. Однако пропажа была замечена, и охрана всех складов усилена.
   - Ни к одному сейчас не подступишься! - сказал Ваня.- Сторожат так, будто склады золотом набиты.
   "Почему обязательно на складах? Дались им эти склады",- подумал Костя и вдруг вспомнил, как зимой Саня с Мишей Шанько срезали пломбы на двух вагонах, стоявших в глухом тупике. В одном оказались шелковые парашюты, в другом - новогодние продовольственные подарки из Германии. Вагон с подарками был опустошен. А сколько раз на пристани при выгрузке какой-нибудь военнопленный разбивал ящик с сахаром или галетами. И то и другое мгновенно исчезало в карманах пленных. Да и сам-то он не раз, сговорившись с Колей и его отцом, "случайно" ронял ящик с консервами или просыпал куль с фасолью. Если бы не эти "случайности", вряд ли удалось бы ему приобрести шрифты для типографии. Почему бы и теперь не пошарить в вагонах, не устроить "утруску" грузов на пристани?
   У Кости возникали смелые комбинации, одна замысловатее другой; лоб его наморщился, будто он решал в уме сложнейшие уравнения со многими неизвестными. Но "неизвестные" его не устраивали, и комбинации отпадали. Все должно быть построено на строгом, точном расчете.
   - Ну, так что будем делать? - Взгляд Ревякина скользнул по лицам товарищей и остановился на Косте. - Вот где твоим ребятам надо бы показать свою смекалку и удаль. Тут уж и на риск можно пойти.
   - За нами дело не станет, - хитро прищурился Костя.
   - Рассуждает так, будто у нас свой продотряд. Вот отправится завтра и заготовит все, как у себя на огороде, - возразил Ваня.
   - Угадал. Нам и нужно создать продотряд, - ответил Костя, не замечая иронии.
   - Ты голову не морочь, а скажи прямо, где и как?
   - Где? Опять же у фашистов! И заготавливать надо так, чтобы хватило для всего подполья.
   - Ишь чего захотел! Подайте ему сразу все Черное море! Это уж ты, браток, того... баланду травишь, - Кузьма, смеясь, похлопал Костю по плечу.
   - Чему тут смеяться? - вдруг вспыхнула Лида. - Разве он не прав? Нас, как тараканов, переморят. Вы поглядите на себя - на кого похожи? Кого ни возьми - цинга, дистрофия...
   - Не волнуйся, милая, - ласково остановил жену Александр. - А вы, товарищи, дайте Косте досказать. Объясни все толком, - попросил связного Александр. - Ты говоришь, нужен продотряд?
   - Да, нужен! Особенно теперь. Кто-то из нас постоянно должен заниматься снабжением. Давай мы за это и возьмемся.
   - Кто это "мы"?
   - Ну, я, Коля с отцом, Саня, Миша Шанько и хорошо бы еще Кузьму нам - он помощник машиниста. А вас в это дело впутывать не стоит. Вы только поможете снести продукты на подводу, когда мы спикируем и сбросим их.
   - Откуда сбросите? Куда? Выкладывай! - оживился заинтересованный Александр.
   Костя рассказал, что надумал.
   - Дело предлагаешь. Дело, - слушая, поощрял его Александр. - Задумано широко, с размахом, а? - и вопросительно смотрел на товарищей. - Слушай, Матрос, ты с ребятами и с Кузьмой все обмозгуй и действуйте не откладывая, - заключил Ревякин. - Только для успеха, по-моему, нужно, чтобы кто-нибудь один объединял ваши действия.
   - Есть не откладывать! - отвечал Костя, невольно подтягиваясь. - Сейчас бегу к ребятам. И ты, Кузьма, приходи на Лагерную, к Кольке.
   Он бросил торжествующий взгляд на Ваню и выбежал из хаты.
   
   
   
   
   
   V
   
   С раннего утра в Южной бухте шла выгрузка двух морских транспортов, прибывших с продовольствием из Констанцы. Триста военнопленных, сгибаясь под тяжестью кулей и ящиков, перетаскивали их из трюмов к вагонам. Бесконечная людская цепь под ястребиными взглядами конвоиров, жандармов и надсмотрщиков двигалась быстро, без задержек, словно заведенный механизм. А если кто и замедлял шаг, подскакивал жандарм Курц и кулаками подгонял отставшего.
   Как и другие наемные грузчики, Костя и Коля стояли на укладке. Коля, пристроившись на подножке вагона, подхватывал груз, а Костя оттаскивал его в глубь вагона и укладывал. Колина рубашка на спине взмокла, волосы пристали к влажному лбу. Втолкнув в вагон ящик с сахаром, он выпрямился и рукавом стер с лица пот.
   - Шнеллер! Шнеллер! - раздался позади голос надсмотрщика Карла Шульца.
   Этот рыхлый баварец с маленькими юркими глазками сварлив и въедлив, все стоит над душой и все подгоняет: ни присесть, ни разогнуться. Зная, что слова Шульца адресованы ему, Коля сплюнул и, подхватив у подошедшего пленного груз, проворчал:
   - Им, гадам, все скорей надо. Дыхнуть не дают.
   Гонка с разгрузкой транспортов была вызвана боязнью воздушных налетов. Почти год, пока фронт держался на Северном Кавказе, фашисты чувствовали себя в Крыму спокойно, как в глубоком тылу: по ночам не затемняли окон, не гасили свет. И вдруг этой ночью над городом и рейдом взревели моторы советских бомбардировщиков. Среди развалин в ужасе метались в поисках убежищ фашистские чиновники, интенданты и полицаи. Паника до сих пор лихорадила фашистских тыловиков. Боясь новых налетов, портовая администрация спешила разгрузить транспорты и вытолкнуть их из бухты в море.
   - Ты зря, Коль, бубнишь. Для нас такая спешка - лафа
   - Гляди, какой урожай,- Костя кивнул на ящики и кули, придвинутые им поближе к двери. - Скажи спасибо, что нам поручили эту работу.
   Ассортимент, предназначенный для снабжения офицеров эсэсовской части, был отменный. Здесь было все, чем были богаты ограбленные фашистами средиземноморские страны.
   Коля принял от одного из матросов ящик, оклеенный красивыми разноцветными этикетками. Глаз у него наметан: по виду, по ярлыкам и упаковке, а то и на ощупь он сразу определял содержимое. Но ящики в такой упаковке ему ни разу еще не попадались.
   Оттащив ящик подальше от двери, Костя финкой поддел уголок его крышки.
   - Это нам сгодится! Возьмем пробу, - шепнул он, пряча в кармане несколько плиток французского шоколада.
   Отыскав за кулями с рисом припрятанный мешок, наполовину набитый пачками какао, печенья, сахара, лимонами, Костя добавил в него несколько плиток шоколада и спрятал "пробу" на прежнее место. Затем ударом ручки ножа пригнал на место крышку ящика и поставил его тоже поближе к двери..
   Мешок с "пробой" имел особое назначение. Петька из случайно услышанного разговора Лиды с его теткой узнал, что Лида готовится стать матерью. Он не замедлил рассказать эту новость приятелям, и они, по предложению Кости, сообща решили преподнести Лиде подарок.
   Людская цепь безостановочно двигалась, и Коля едва поспевал подхватывать кули и ящики. Ныла поясница, ноги дрожали, рубашка липла к телу.
   И вдруг конвейер оборвался, подача грузов застопорилась. Оказалось, опять отстал тощий матросик Ишков с разодранной на плече тельняшкой. Под тяжестью большого ящика он едва волочил ноги.
   Курц отвратительно выругался и замахнулся на Ишкова. Но Шульц удержал его руку, доказывая, что пленные в знак протеста против побоев станут опять "итальянить" и выгрузка пароходов сорвется, за что придется отвечать. Курц грозился написать на него донос, что он потакает "русским свиньям". Но все же на этот раз он уступил и не тронул Ишкова.
   Вскоре все вагоны были погружены. Маневровая "кукушка" притащила на соседний путь порожняк и подошла к груженому составу, чтобы вытащить его на станцию.
   Рабочие перешли на соседний путь, а Костя задержался и на трех вагонах, загруженных им и Колиным отцом, нарисовал мелом стрелы. Подрисовывая к последней стреле хвост с оперением, он напевал под нос куплеты, сложенные портовыми весельчаками и напечатанные в подпольной газете:
   
   Эй ты, Ганс молодой, золоты погоны,
   Удирай скорей домой, пока есть вагоны.
   Эй, Фриц, солдат-блиц, куда топаешь?
   В Камышевскую придешь, пирог слопаешь.
   
   Кто-то дернул Костю за рукав спецовки.
   - Тю, это ты, Петька? - удивился он. - А у меня сердце в пятки. Думал, жандарм. Откуда ты? Из-под земли, что ли?
   - Из-под состава. Я давно поглядываю - ждал, когда все уйдут. Кузьма велел спросить: сколько будет "наших" вагонов?
   - Три. Со стрелами.
   - Вот это да! - В озорных глазах Петьки сверкнули голодные огоньки. - А когда будем пикировать?
   - Об этом Кузьму и Саньку Калганова спроси. На пристани мы командуем, на станции - они. Там мы все им подчиняемся. Ну, беги! Да, кстати, передай вот это Лиде, - Костя вытащил из кармана четыре плитки шоколада.
   
   
   
   
    VI
   
   В обеденный перерыв Костя побежал на станцию узнать, как дальше действовать.
   У входа в угольный склад он неожиданно столкнулся с Кузьмой, а тут и Саня, закончив заправку паровоза углем, подбежал к ним.
   - Слыхали о приказе? - спросил Кузьма.
   - Каком?
   - Все дневные поезда отменены. Под Джанкоем наши разбомбили два состава. Теперь товарные будут отправляться только ночью.
   - Ух и здорово, мать честная! Ночью нас ни одна собака не заметит, - возликовал Саня.
   - Но тут, братва, есть закавыка, - продолжал Кузьма. - Первый поезд в десять ноль-ноль, и меня назначают в поездку. Буду вести состав с Костиными вагонами.
   - А кто же ночью будет командовать? - встревожился Саня.
   - Ты будешь. Тебе все карты в руки. Только запомни, Сань: ты в ответе за всех ребят, за каждый килограмм груза, - строго предупредил Кузьма. - Если сорвешь дело - перед всеми ответишь.
   - Не бойся, не подкачаю. А вместо тебя возьму с собой в пару Мишу Шанько
   ...Когда в сумерках Костя добрался до места сбора, среди развалин под единственной уцелевшей стеной дома его уже поджидали Коля и Саня с Мишей Шанько, Петька и его приятель Костя Попандопуло - юркий, с высоко вздернутыми ноздрями мальчишка по кличке Котофей. От нечего делать Петька и Попандопуло отыскали в мусоре толстую проволоку и, пробуя остроту трофейных ножниц, словно лапшу, резали ее на куски. Только здесь, когда Костя подошел к почерневшему от пожара проему окна и огляделся, он по-настоящему оценил Санину сметку.
   Шагах в двадцати от развалин проходит шоссе, за ним напротив- высокий глинобитный забор с широкой снарядной пробоиной, а за ним - железнодорожная магистраль. Но главное преимущество - крутой подъем, где товарные поезда, выйдя со станции, не успевают еще взять разгон и движутся со скоростью пешехода. До станции - метров четыреста с гаком, в другую сторону - до тоннеля - и того побольше. Ни один патруль сюда не забредет. Ночью они боятся уходить далеко от станции.
   Саня взглянул на светящиеся стрелки часов и сказал:
   - Наши вагоны: десятый, одиннадцатый и двенадцатый от паровоза. Первыми поднимаются Костя Белоконь и Петька, за ними Коля с Котофеем, потом я с Шанько. Кузьма нам поможет. Он тут, на подъеме, и в Ушаковой балке обещал поддать пару.
   Не прошло и минуты, как все шестеро залегли в кювете с левой стороны главного пути. "Хорошо, что именно с этой - стороны, - подумал Костя. - С той - луна, а здесь будет тень от вагонов, поездная охрана не заметит. И перед тоннелем фонари и охрана на правой стороне".
   На станции, как пара волчьих глаз, вспыхнули огоньки, и оттуда донеслись вздохи стоящего под парами локомотива.
   По тому, как часто Саня поглядывал на часы, Костя догадался, что он нервничает. Впрочем, и у него самого кровь гулко стучала в ушах. Да и как не волноваться? Груза тонна. Не растерять бы. И как там, в Ушаковой балке? Обидно, если дело вдруг из-за чего-нибудь лопнет.
   Саня тихонько толкнул локтем Костю и прошептал:
   - Твой батька не подведет?
   - Не подведет. Ему не впервой туда ездить.
   Отец Кости служил конюхом при городской управе. Вороватое начальство экономило на фураже и потихоньку спекулировало им, а конюха заставляло по ночам выезжать за город косить траву на корм. Узнав днем, для чего нужна подвода, отец Кости запасся ночным пропуском, под вечер запряг пару битюгов, взвалил на бричку ручную тележку, положил косу с граблями и вместе с отцом Коли Михеева, у которого тоже имелся ночной пропуск, поехал на Корабельную сторону.
   Со станции донесся протяжный свисток. Звякнули буфера. Поезд тронулся и стал набирать скорость.
   - Готовьсь! - скомандовал Саня.
   Паровозные фары были погашены. Вместо них впереди светился один маскировочный огонек, который медленно приближался. Поезд, лязгая буферами, натужно взбирался на подъем.
   Вот уже мимо прошел паровоз. На площадке переднего вагона в свете луны мелькнул силуэт жандарма и тут же окутался облаком пара, который с шипеньем и свистом вырвался с двух сторон паровоза. Костя начал отсчитывать проползавшие мимо вагоны. Седьмой... восьмой... девятый... Пора!
   Одновременно с Петькой он выскочил из кювета и, вспрыгнув на ступеньку вагона, подал ему руку. Дальше действовали, как условились. Костя, ухватившись руками за поручни двери, грудью поддерживал Петьку, а тот резал саперными ножницами проволоку пломбы и откидывал клямку. Паровоз не успел еще нырнуть в тоннель, как оба уже были в вагоне и захлопнули за собой дверь.
   От тоннеля до Ушаковой балки минуты четыре хода. Костя посветил электрическим фонариком - все лежало на месте. Отыскав припрятанный мешочек с "пробой", он показал его Петьке.
   - Бросай, что полегче - сигареты, табак, а вот это из рук не выпускай, с ним и прыгай. Остальное я сам выброшу и дверь захлопну.
   Выйдя из тоннеля, поезд круто завернул вправо и полз по дну глубокой каменной траншеи. От толчка дверь приоткрылась. Показались руины морского госпиталя, замелькали деревья, за ними черным бархатом выстлалась сонная бухта, и вдали в лунном свете четко обозначились белокаменные берега Северной стороны. Костя откинул дверь и, высунув голову, следил за ходом поезда, движение которого замедлилось. Паровоз и передние вагоны вдруг окутались густым облаком.
   - Кузьма сигналит. Давай! - скомандовал он.
   В каменистый, поросший травою кювет один за другим полетели тюки, ящики, окорока и круги сыра.
   За минуту все было кончено. Петька спрыгнул первым. Костя рывком захлопнул дверь, набросил клямку и, соскочив, с разбегу перепрыгнул через кювет и оглянулся. Другие ребята тоже бежали прятаться к груде камней: на задней площадке ехал жандарм.
   Поезд ускорял бег под уклон. Чаще и громче лязгали буфера. Вот и последний вагон мигнул красным зрачком фонаря и вместе с замирающим стуком колес растаял вдали.
   Ребята бросились подбирать груз и перетаскивать его на другую сторону полотна, в заросли дерезы и боярышника, где на тропе их уже поджидали Александр, Николай Андреевич Михеев и Ваня с Максимом.
   - Ловко сработали, - похвалил Ревякин. - Теперь тащите за нами, - и он взвалил на плечи мешок с сахарным песком.
   Все с поклажей последовали за ним, лишь Саня, Котофей и Петька остались еще подбирать сброшенные грузы.
   Согнувшись под кулем риса, Костя, боясь оступиться, спускался по крутой тропе, ища глазами отцовскую подводу. Просторная котловина утопала в голубом сиянии. Впереди и по сторонам - темные пятна деревьев и кустарника, меж ними искрящиеся росою полянки; справа рощица, скрывающая в своей тени разбитую бомбой раковину и подмостки эстрады. Свернув за кусты шиповника, Костя увидел в тени акаций лошадей, впряженных в бричку, а на соседней лужайке отца, сгребавшего скошенную траву. Заметив подходивших, он поспешил к своей бричке укладывать груз.
   Возвращаться в город в такой час было рискованно. На каждой улице пришлось бы предъявлять пропуска, и патрули могли заинтересоваться, что лежит на возу, под травой. Поэтому конюх решил пока что отъехать в дальний конец балки, в кустарнике переждать до рассвета, а утром выбраться на шоссе к Малахову кургану и, затерявшись в потоке машин и подвод, въехать в город.