Редко выпадают такие ясные, безветренные дни. Большой Северный рейд замер.
   Единственный прокопченный катеришко только что ушел. Чтобы не терять времени, Александр решил ехать на ялике и поджидал Жору Гузова.
   Пассажиры набирались, и яличник торопился отчалить, пока не появится катер. Жора прибежал в последний момент и, прыгнув с мостков на корму, сел рядом с Александром.
   Под сильными ударами весел ялик шел ходко. Вода за бортом булькала, журчала, закручивалась в воронки. Ревякин смотрел туда, где за лазурной синевой бухты мрачно возвышались городские руины. Куда ни глянь - на Корабельную сторону, на Южную, на холмы за Артиллерийской бухтой - всюду развалины, всюду обгоревшие коробки домов, одинокие трубы, кучи камней, щебня. Город мертв. И все же кое-где вьются дымки. В погребах под развалинами ютятся люди, теплится жизнь.
   До причала уже недалеко: хорошо видны разбитая бомбами набережная, изуродованные осколками и пулями серые колонны Графской пристани, покореженные мостки городского яхт-клуба, жалкие остатки аллей Приморского бульвара.
   - Нам надо потолковать. Пройдемся? - тихо сказал Жора.
   Александр кивнул. Он уже привык, что все новости Жора обычно сообщал по дороге. Кто заподозрит двух учителей, возвращающихся из школы и мирно беседующих о своих делах?
   Жора понапрасну слова не обронит. Если говорит, то обдумав, если берется за дело - доводит до конца. Доверять ему можно во всем.
   Познакомились они в школе, где Александр преподавал химию. Ему понравился широколобый, кряжистый, ладно скроенный крепыш с энергичным лицом и холодными серыми глазами. С виду Жора казался суров, что делало его старше своих девятнадцати лет. Но стоило ему улыбнуться, и от напускной суровости не оставалось следа. В действительности это был жизнерадостный, остроумный парень, комсомолец, до войны студент последнего курса кораблестроительного техникума. Александр часто вместе с ним возвращался из школы на катере в город, заходил домой. Чем ближе они узнавали друг друга, тем больше проникались взаимным доверием, тем откровенней становились их беседы. От Жоры Александр узнал о разгроме фашистских войск под Сталинградом, об освобождении Ростова, Мариуполя и части Донбасса. Как-то Жора дал ему почитать записанную карандашом сводку Совинформбюро и показал листовку, которую снял со стены Исторического бульвара.
   - Знать бы, кто выпускает эти листовки, я бы дал им записи сводок. Ты посмотри, - в голосе Жоры прозвучала досада, - в листовке нет вестей с фронта. Представляешь, как севастопольцы воспрянут духом, узнав, как наши врага бьют.
   Уголки губ Ревякина дрогнули, когда он взглянул на листок: он сразу узнал почерк Лиды, которая переписывала эту третью по счету листовку, выпущенную им еще в конце января 1943 года. Две из них Петька тогда перебросил через колючую проволоку в концлагерь, а остальные расклеил на южных слободках и бутовых стенах Исторического бульвара.
   Ревякин был уверен, что листовки не только рассеют ложь немцев о падении Москвы, но и помогут объединить патриотов. И он не ошибся. Жора первый пришел в подполье. Он оказался энергичным парнем, который охотно брался за все и всюду поспевал. Он добывал оружие, подложные документы. Доставал бумагу, писал и распространял листовки, а теперь задался целью раздобыть пишущую машинку и типографский шрифт.
   Но Гузов принес с собой в подполье еще и обширные знакомства, связи. Всюду у него были друзья - по школе, по техникуму, по работе, и в порту, и на пристани, и на железной дороге. Нашлись знакомые даже в городской управе, рыбкон-торе и на бирже труда. Ревякин, конечно, не замедлил этим воспользоваться. Прежде всего он установил связь с инженером Павлом Сильниковым. Жора хорошо знал его по студенческой практике в порту. Сильников был организатором боевой группы патриотов, которая готовила диверсии в мастерских и на ремонте судов. Участник этой группы электромонтер Григорий Яковлевич Максюк со своим сыном Андреем собрал небольшой радиоприемник, по ночам записывал сообщения Москвы и передавал Сильникову. Инженер, в свою очередь, давал читать их Гузову. В двух последних подпольных листовках уже появились краткие обзоры положения на фронтах. Павел Сильников вскоре познакомил Александра с Машей Гаврильченко, регистраторшей биржи труда, которая устраивала теперь на работу всех, кого он посылал к ней. У Жоры нашелся верный друг и на железной дороге - Миша Шанько, невысокий белокурый паренек, который вместе с табельщицей Милой Осиповой создал на станции молодежную группу подпольщиков.
   Так через Гузова ширились связи. На предприятиях возникали новые группы патриотов, организация росла, разветвлялась, крепла. Теперь Александр и Жора имели точные сведения обо всем, что творилось в городе. Они знали, что делается в мастерских на пристанях порта, с какими грузами приходят неприятельские морские транспорты, сколько и куда эшелонов с солдатами, вооружением и боеприпасами отправлено, где и какие возводятся оборонительные сооружения. Изо дня в день Александр накапливал эти сведения, надеясь наконец найти способ переправить свои донесения советскому командованию или партизанам.
   Слияние с группой Сильникова, связи, установленные с подпольными группами с концлагерях, сразу придали размах патриотическому движению. Александр отчетливо сознавал, что вся сила подполья в связях с коренными местными жителями. И не случайно они - Гузов, Сильников, Максюк, семья Михеевых, семья Лопачук, связные Костя, Саня, Коля, Петька, Шанько, Мила Осипова и многие другие - составляют теперь костяк организации. Они выросли на этих каменистых севастопольских холмах, знают каждый спуск и тропку, каждый дом, закоулок и тысячами невидимых нитей связаны между собой и с сотнями других людей. Что для него недосягаемо - для них доступно. Жора и ребята-связные уверяют, что найдут и типографский шрифт, и бумагу, и радиоприемник с пишущей машинкой, и даже рацию. И они найдут!
   Они знают, где что искать, и неутомимо рыщут по развалинам, на пристанях и складах, в вагонах и пакгаузах и даже в квартирах, где проживают фашистские офицеры. Вчера связные Костя и Петька говорили, что уже присмотрели на станции у коменданта машинку и радиоприемник и решили экспроприировать их для нужд подполья.
   Александр закурил и, рассеянно глядя на отчаливший катер от Графской пристани, думал: "Где хранить комплекты листовок, клятвы товарищей, оружие и, наконец, ту же машинку или приемник? У себя на Лабораторной? Или у Жоры, как он предлагает? При повальных обысках, какие устраивают жандармы, это верный провал. Значит, надо по-солдатски глубоко зарыться, оборудовать подземелье, в котором можно будет укрывать и подпольщиков, и беглецов из концлагеря в случае обысков и облав".
   Лодка подошла к причалу. Пассажиры высыпали на берег и по разбитым снарядами ступеням пристани выходили на площадь. Ревякин и Гузов хотели было идти кратчайшим путем по улице Ленина, но там дорогу перекрыли жандармы.
   - Опять облава, - сказал Александр. - Пойдем горой, через Мичманский бульвар.
   - И облава, и обыски! - уточнил Жора. - Прочесывают подряд и квартиры, и подвалы, и погреба. Вчера на горе, а нынче тут.
   - А как же Максюк? Ведь он здесь живет? - встревожился Александр.
   - Об этом-то я и хотел сказать.
   Друзья поднялись по лестнице к памятнику Казарскому. На Мичманском было пусто, голо. Все вокруг изрыто воронками. Лишь кое-где уцелели старые акации. Посреди аллеи, где раньше стояла круглая часовенка, теперь лежала груда кирпичей и щебня. Не бульвар, а пустырь. Шли по тропе, петлявшей между глинистыми воронками. Пахло разогретой землей, крапивой, а с моря веяло соленым ветерком.
   - За Максюка ты не бойся, - успокоил Жора. - Приемник он разобрал и вместе с сыном перенес в цех. Сильников сказал, что приемник спрятан у него в рабочей комнате.
   - Вот досада! Только-только начали печатать передачи Москвы, и на тебе... - Александр снял кепку, отбросил волосы назад. - Надо этот приемник забрать к себе.
   - А где ты будешь хранить? И как работать? Электричества у тебя нет, батарей тоже.
   - Уйдем под землю. Пока мы ехали, я все время думал об этом и решил, не откладывая, копать подземелье под кухней. Ты поможешь?
   - Конечно! И Костя с Колей тоже.
   - Тогда сегодня же и начнем. Будем делать основательно, с запасными ходами. Все покажу на месте. А о батареях не печалься. Добудем.
   Жора обещал прийти на Лабораторную после обеда.
   Размножение листовок вырастало в проблему. Тормозила переписка. Как ни торопились, а больше одной листовки в двадцати экземплярах в неделю не выходило. Но жизнь под- гоняла. На очереди были воззвание к населению, обращения к военнопленным, к молодежи; листовка, адресованная немецким и румынским солдатам.
   Однажды Жоре в развалинах своего техникума посчастливилось отыскать обгоревшую пишущую машинку с поломанными рычагами, без букв. В тот же день Коля Михеев отнес ее к своему двоюродному брату Лёне Стеценко, и тот обещал починить. Все, что можно сделать, было сделано. Но в машинке все же не хватало нескольких букв, и к тому же обгоревшие рычаги часто ломались. Заполнение пропущенных букв отнимало много времени, и размножение листовок почти не уско- рилось.
   Заботили и радиосводки. Раньше свежие вести Москвы быстро попадали в листовку и облетали город. Они рассеивали фашистскую ложь и, сообщая о победах Красной Армии, поддерживали бодрость у населения, веру в скорое освобождение. Но после того как приемник перенесли в цех, дело разладилось. К Сильникову часто заходили рабочие и немцы мастера. Редко удавалось записать радиопередачи. Сводки с фронта стали поступать с большими перебоями. И это, конечно, волновало и Жору и Александра.
   Несколько раз они напоминали Косте Белоконю о комендантской машинке и радиоприемнике и советовали, хорошенько все обдумав, немедленно действовать.
   Мысль о том, чтобы днем проникнуть в квартиру военного коменданта майора Филле, Костя сразу отбросил. Домик, в котором жил комендант, стоял за глинобитным забором, у самого переезда, на территории железной дороги. Проскочить днем в пролом забора - заметят прохожие, жители привокзальных слободок. Зайти со стороны станции - увидят железнодорожники, жандармы.
   С тех пор как на стенах мастерских появились первые подпольные листовки, охрана станции усилилась. И день и ночь по путям бродили патрули, возле конторы постоянно торчал жандарм, а на заборах запестрели приказы, извещавшие жителей привокзальных слободок: "За появление ночью без пропуска на путях станции - расстрел на месте". Майор Филле, уходя, не оставлял теперь раскрытыми окна. Было ясно, что действовать нужно с наступлением темноты. Но когда, в какой час?
   Десять дней подряд ребята по очереди наблюдали за каждым шагом военного коменданта.
   Слежку днем Петька взял на себя. Рано утром, когда товарищи только еще собирались на работу, он был уже в деревянном сарае напротив домика коменданта и, прильнув глазом к щели, терпеливо ожидал пробуждения майора Филле.
   День коменданта начинался всегда одинаково. Ровно в восемь плотный, рыжеватый, рано облысевший майор, с затекшим лицом распахивал окно, на котором стояли пишущая машинка и радиоприемник, включал радио и, налив в стакан коньяку, залпом выпивал его под звуки берлинского марша. Вскоре окно закрывалось, майор в белом кителе и фуражке с крабом над козырьком, слегка порозовевший, спускался с лестницы и направлялся к конторе. Следуя за ним, Петька пробирался к развалинам и, пристроившись среди каменных глыб, следил за дверью и окнами конторы. Комендант распекал дежурного по станции, вызывал табельщицу, что-то подписывал, разговаривал по телефону и снова вызывал дежурного и кричал на него, писал какие-то бумажки, а потом запирался в кабинете с жандармом Курцем и о чем-то долго совещался с ним. Курц уходил, и на столе появлялось вино. Это означало, что дела закончены. Опорожнив бутылку, комендант багровел и, слегка пошатываясь, выходил на пути, где формировались составы. Петька, прячась за вагонами, слышал, как захмелевший комендант с бранью набрасывался на сцепщиков и составителей, сопровождая ругань зуботычинами.
   Наступало время обеда, комендант возвращался домой, отдыхал, а под вечер, снова приложившись к бутылке, опять шел в контору. Петька поджидал товарищей и докладывал обо всем, что видел.
   Коля, Костя или Саня - смотря по тому, чей был черед вести наблюдение вечером, - "провожали" коменданта из конторы домой. Лишь убедившись в том, что комендант принял очередную порцию спиртного и заваливался спать, они покидали свой пост.
   В конце концов ребята узнали полный распорядок дня майора Филле и убедились в его хроническом запое. Но оказалось, что комендант не всегда пил в одиночку.
   Случилось это в воскресенье. До наступления сумерек Костя, Коля и Саня пришли к Петьке в сарай, чтобы еще раз хорошенько осмотреться на месте. Час нападения на квартиру коменданта уже определили: с девяти вечера до одиннадцати, когда майор Филле обычно сидел в конторе.
   Сарай - великолепный наблюдательный пункт, облюбованный Петькой, - мог пригодиться. Он рядом с домом коменданта, в щели видны и дорожка, ведущая к дому, и каменная лестница, и окна квартиры, высоко поднятой над кладовой под домом. Пол в сарае бесшумный, мягкий, с толстым слоем сопревшей соломы и пересохшего конского навоза. В первые дни оккупации прибывшие в город обозники ставили здесь своих лошадей. Подсвечивая карманным фонариком, Саня и Костя обнаружили в углу лестницу, видимо, служившую кормушкой для завалки сена обозным битюгам. И тут у них созрел новый план. Зачем возиться с замысловатым замком и открывать дверь, когда можно подставить лестницу и проникнуть в квартиру к коменданту через окно?
   Ребята уже договорились, как действовать, но тут их внимание привлек гул мотора. Легковая машина, испещренная зелеными и коричневыми пятнами, затормозила у квартиры коменданта.
   Первым из машины вышел офицер-эсэсовец, средних лет, с отличной спортивной выправкой и холеным лоснящимся лицом. За ним выпорхнула пышноволосая, нарядно одетая жен- щина, при виде которой Петька тихо ойкнул.
   - Тю! Да это же наша Женька Зеленская и начальник СД Майер, - прошептал он. - Вот паскуда!
   - Какая Женька? - спросил Калганов.
   - Та самая, что напротив Саши живет на Лабораторной и следит за его домом, - тихо пояснил Костя. - А кто с ними еще?
   Последним машину покинул высокий сухопарый офицер в белом кителе, в фуражке с высокой тульей. На рукаве у него, как и у Майера, виднелась нашивка - череп и скрещенные кости. Что-то знакомое почудилось Косте в его сутулой фигуре. Где он его видел?
   Захватив пакеты с вином и закуской, офицеры и Женька скрылись в дверях квартиры.
   Ребята не спускали глаз с окон. Филле не затемнял их, полагая, что находится далеко за пределами досягаемости советской авиации.
   В комнату вошла Женька, кокетливо повертелась перед зеркалом. Майер и другой офицер подошли к висячей лампе и, став под ней, с видом знатоков-ценителей разглядывали бутылку с игристым вином. Когда офицер повернулся к окну, ребята сразу узнали его. Это был обер-лейтенант Эрнст Шреве, начальник орсткомендатуры и жандармерии.
   Кто в оккупированном Севастополе не знал и без проклятий не вспоминал Шреве и Майера, которые чинили над советскими людьми жестокие расправы! С первых дней оккупации Шреве и Майер наводили ужас на горожан. Кто попадал в жандармерию, а затем был передан в СД - не возвращался. Все гибли под расстрелом. Руки Майера и Шреве были обагрены кровью двенадцати тысяч мирных жителей. Их тайные агенты и день и ночь шныряли по городу. На стенах домов пестрели призывы к местным жителям выдавать тех, кто распространяет подпольные партизанские листовки.
   В квартире коменданта началась попойка. Из открытых окон вырывались визгливые звуки джаза, звон посуды и пьяные голоса офицеров, гнусаво тянувшие "Дейчланд, дейчланд юбер аллее"...
   Петька ушел домой. А Саня с Костей продолжали наблюдать за окнами квартиры.
   - Вот бы их тут накрыть, мать честная. Одну гранату в окно - за всех наших сразу бы рассчитались, - прошептал Саня.
   - Видать, нынче наше дело труба. Теперь будут пить до утра, - сказал Коля. - Потопаем.
   Раздосадованные неудачей, связные выбрались со станции.
   На следующий вечер все трое снова собрались в этом же сарае. В квартире свет, окошко распахнуто, на подоконнике, как и вчера, стоят радиоприемник с машинкой, а самого коменданта не видно.
   Битый час связные следили за квартирой, слышали, как там трещал телефон, но Филле не появлялся ни в окне, ни в дверях. Костя то пятерней ерошил волосы, то отворачивал рукав и поглядывал на стрелки. Уже десятый час! В чем дело? Почему он сидит дома?
   - Просчитались мы, - тихо сказал Саня. - Утром он заявился на станцию с распухшей рожей, злющий и все лютовал. Избил составителя, засек плетью военнопленного, который при перегрузке припрятал головку сыра. А теперь вот дрыхнет...
   "Опять все рушится, - со злостью думал Костя. - Может, отложить? А что скажут Жора и Саша?"
   Не быть бы и в эту ночь удачи, если бы не случай. В тот момент, когда связные уже готовы были уйти, прибежал со станции жандарм и стуком в дверь поднял коменданта. На поворотном кругу свалился паровоз, срывалась отправка состава с боеприпасами.
   Филле так заспешил к месту аварии, что, захлопнув окошко, забыл закрыть его на шпингалет. Погасив свет, он выбежал из дому.
   Лишь только шаги коменданта стихли, ребята выбрались из засады. Саня с Костей подставили лестницу, а Коля, вскочив наверх, с рук на руки передал товарищам радиоприемник с машинкой. Пока те укладывали добычу в мешки, он успел прихватить еще чемодан с вещами и револьвер.
   - Пусть думает, что это просто воровство, - шепнул он Косте.
   
   
   
   
    II
   
   Стояли огненно-палящие дни. Зелень на огородах пожухла. Было раннее утро, а солнце уже припекало, суля опять знойный день.
   Вся семья Кости работала на огороде. Костя с братишкой Толиком таскали воду из колодца, мать поливала грядки. Надо было спасать огород, единственное их подспорье в эти голодные дни оккупации.
   Дворняжка Мохнатка, любимица Кости, путалась у него под ногами, вынюхивая что-то между грядок. Вдруг она насторожилась, подняла уши торчком и с лаем бросилась к воротам. Во двор вошел Ревякин. Мохнатка, повизгивая, стала ластиться к нему.
   Ревякин избегал показываться у товарищей и обычно назначал явку на конспиративной квартире или звал к себе на Ла- бораторную. "Что-то стряслось, иначе бы не пришел, - подумал Костя. - Ведь сегодня в десять утра мы должны были встретиться на Лабораторной".
   - Вот уж не ждал! - сказал Костя, подходя к Александру.
   - Зашел поглядеть, как вы тут выхаживаете огород. Хочу поучиться. У нас с Лидой все погорело, а у вас вишь какие помидоры вымахали!
   Александр осматривал пышно разросшиеся кусты с тугими завязями, расспрашивал, хвалил. Голубые глаза его улыбчиво щурились, а крупное лицо с тяжелым подбородком казалось беззаботным. Осмотрев грядки, Александр пошел с Костей в хату. Прикрыв за собой плотно дверь, тревожно спросил:
   - Ты вчера видел Петьку?
   - Нет. А что?
   - Пропал парнишка. Как ушел позавчера клеить листовки на Корабельной стороне, так и не вернулся. Второй день нет. Мать его, тетя Ната, всех родственников обошла - нет Петьки.
   - Да бегает где-нибудь со своими дружками или под Инкерманом устриц ловит, - успокоил Костя.
   - Не было случая, чтобы он не явился доложить, как выполнено поручение. Боюсь, не напоролся ли на патруль. А если так, он уже в лапах Майера.
   - Да, полицаи нас теперь выслеживают. Мы с Колей той ночью чуть на них не наскочили. - И, подумав, Костя добавил: - А знаешь, я за Петьку не боюсь, он выкрутится. Он уже раз улизнул от жандармов, когда те схватили его ночью на станции.
   - Всяко бывает. Боюсь, как бы он не выдал своего адреса. Тогда жди обысков.
   - А у тети Наты скрывается беглый матрос! - встревожился Костя.
   - Матроса я уже отвел на другую квартиру. Предупредил кого надо и сам подготовился. Сейчас главное - узнать, где Петька. Возьмешься за это?
   - Спрашиваешь!
   - Безотказные вы ребята! - Александр потрепал Костю по плечу.
   По дороге на Корабельную Костя думал о старшине, о последней неделе - неделе необычайных удач.
   Появление "техники" - радиоприемника и пишущей машинки - сделало жизнь подполья очень напряженной. Костя чувствовал это на себе. Времени не хватало. Вот уже четыре дня он с Жорой Гузовым в полночь дежурил на Сапунской у Никонова в погребке, ловил Москву, записывал фронтовые сводки, приказы Верховного командования, слушал затаив дыхание гром московских победных салютов, затем бежал на Лабораторную, где сводки с фронта Лида перепечатывала на машинке, брал свежие листовки и мчался с ребятами расклеивать их по городу. Вздремнув часок, он спешил на пристань ворочать грузы, потом снова слушал голос Москвы, записывал передачи и опять с листовками отправлялся в ночной рейд по городу. Что из того, что недоешь, недоспишь?! Зато какую радость давали людям эти листовки, какое удовлетворение испытывали все подпольщики!
   Не забыть ту ночь, когда он и Саня долго блуждали по дорогам и тропкам, чтобы замести следы, и наконец заявились с пишущей машинкой и радиоприемником на Лабораторную. Как Саша сжимал их в объятиях, как радовался! На следующий день приемник перенесли к рабочему Никонову, на Са-пунскую. Синей лазурью засияли глаза Саши при первых звуках позывных Москвы. А когда диктор умолк, он сказал:
   - Понимаете, хлопцы, что вы сделали?! Ведь теперь мы в тысячу раз сильней! Эх, нам бы еще типографию! Наша газета была бы для фрицев страшнее бомбы.
   - Мечтаешь, - скептически улыбнулся Никонов. - А где шрифты возьмем?
   - А мы с Костей достанем! - выпалил Саня.
   ...Поиски Петьки были напрасными. Никаких следов.
   Тельняшка липла к телу. Сухой восточный ветер обжигал лицо. Хотелось освежиться. Возвращаясь с корабельной, Костя спустился к бухте и тут, увидев знакомого столяра Федьку, подсел к нему.
   В ведерке шумно плескались бычки и ставридки. "Десятка два", - прикинул Костя и спросил:
   - Это ты за обед наловил столько?
   Федька не ответил, рывком подсек и, перебирая руками леску, выбросил на мостки большого бычка.
   - Гляди, какой мордастый, - похвалился он и швырнул бычка в ведерко.
   Внимание Кости привлекло грузило - большой свинцовый кубик с просверленной для лесы дырочкой.
   Пока Федька нанизывал на крючок наживу, Костя внимательно разглядывал грузило. Тяжелое. А это что? Внизу под пальцем на гладкой грани выступ. Костя повернул кубик. На плоскости квадрата стоил вопросительный знак. "Это же типографская буква! Заголовочный шрифт!" - чуть не воскликнул он, но вовремя спохватился.
   - Ты что, как бычок, рот разинул? - ухмыльнулся Федька.- Грузила не видал, что ли?
   - Грузило что надо, - как можно спокойней и равнодушней ответил Костя. - Мне бы таких...
   - А сколько тебе надо? - деловито спросил Федька, забрасывая лесу.
   "Значит, шрифт у Федьки есть", - понял Костя. И намеренно небрежно бросил:
   - Сколько надо - у тебя не найдется. Такое явное пренебрежение задело Федьку.
   - А ты почем знаешь? Может, и найдется! - воскликнул он. - Ты скажи, сколько надо?
   - Много. Килограммов сто, - бухнул Костя.
   Он ждал, что Федька спросит, зачем ему столько, но тот, придерживаясь неписаной этики, не проявил неуместного любопытства, а только спросил:
   - Мелочь тебе сгодится?
   У Кости от радости перехватило дыхание. "Значит, у Федьки всякий шрифт есть!" - подумал он и опять небрежным тоном ответил:
   - Я всякий металл возьму. Мелочь, она даже лучше: можно переплавить и любого веса грузила отлить. - И доверительным тоном добавил: - Мне рыбакам на сети нужно, не себе. Один все пристает: достань да достань...
   Федька молчал, что-то подсчитывая и соображая.
   - Сто не сто, а с мелочью килограммов пятьдесят наскребется, - наконец объявил он.
   - А что ты за это хочешь?
   - Сойдемся, свои люди, - успокоил Федька. - Ну.дашь кило три муки, банки три консервов, пол-литра. По рукам, что ли?
   Мука, вино, консервы - роскошь, доступная лишь фашистским офицерам и солдатам. Но Костя, не задумываясь, согласился:
   - По рукам! Когда к тебе зайти- то?
   - Я днем работаю. А в пять наступает комендантский час.
   - Тогда жди в воскресенье, в восемь утра. Чтобы охладить свой восторг от такой невиданной удачи,
   Костя сбросил с себя одежду, отбежал на другой край помоста и прыгнул в воду. Но, сделав несколько саженок, взобрался на помост, оделся и поспешил на Лабораторную к Ревякину.
   
   
   
   
    III
   
   Весь шрифт - заголовочный и текстовой - двумя кучками лежал на плащ-палатке, расстеленной на столе, отливая холодным свинцовым блеском. Александр, Жора и худой, остролицый Кузьма жадно смотрели на лежавшее перед ними богатство.
   О полиграфии у всех троих было весьма смутное представление. Правда, Александру и Жоре случалось бывать в типографиях, видеть наборщиков, стоящих у касс, суетящихся у реалов метранпажей, наблюдать за работой печатных машин. Этим и ограничивались все их познания. Кузьме в типографии не доводилось бывать. И вот теперь им предстояло разобрать шрифт, набирать текст, верстать, печатать. А у них никакого опыта, ничего, кроме страстного желания выпускать газету.
   Лицо Жоры горит. Ему, как редактору, поручено наладить хозяйство типографии, он в ответе за выпуск листовок и газеты. И к делу надо приступать немедленно. А как?
   В комнату вошел Костя. Оставив Толика на посту у ворот, он прибежал, чтобы присутствовать при таинстве рождения подпольной газеты.
   - Ну, хватит стоять. Надо браться за дело, - решительно заявил Жора, вступая в права редактора. - Становись, Костя, со мной. Будем выбирать крупные буквы и составлять название "Голос Москвы".
   Вспыхнув от радости, Костя начал выбирать литеры.
   - А вы с Кузьмой займитесь мелочью, - предложил Жора Александру и Кузьме, - отберите пробельный материал из шрифта.
   Работали сосредоточенно и долго. Но в неумелых руках дело не спорилось. Еще вчера и Жоре и Александру казалось, будь у них шрифты, они за день выпустили бы газету.
   Но не так-то просто оказалось набрать заголовок - не хватало двух букв "о". Пришлось придумывать новое название, сообразуясь с наличием крупных букв. Наконец набрали: "За Родину".
   Теперь возникли новые трудности и хлопоты. Для набора текста нужны были кассы, верстатка, рама или, на худой конец, ящик для сверстанных полос, нужны валик, краска, бумага.
   Жора был горазд на выдумки, стремился до всего доходить своим умом, все мастерить своими руками. И пока Ревякин подсчитывал, что же необходимо для их подпольной типографии, без чего им никак не обойтись, Жора прикидывал в уме, каких размеров, какой высоты должна быть рамка для верстки, из чего ее соорудить, из какого подручного материала сделать валик для накатки краски, как печатать листовки и газету. И он решил, что не так уж трудно все сделать самим.
   - Кассы я сделаю, - сказал он. - А ты, Кузя, смастери валик для накатки. Ну, а ежели что у нас не заладится - попрошу Женю Захарову. Она всегда поможет.
   Кузьма насторожился:
   - Кто эта Женя?
   - Хорошая девушка, комсомолка. Была наборщицей типографии флотской газеты, а теперь в типографии городской управы. Я сам посоветовал ей устроиться туда. Незаменимый для нас человек. Саша знает о ней...
   Ревякин действительно многое знал о Жене, знал, что отец ее скульптор, не желая работать на оккупантов, ушел на Украину, надеясь перейти линию фронта, но был схвачен эсэсовцами и расстрелян. Женя тоже не хотела служить у них. Полгода сказывалась больной, пила настой из трав, получала у врача справки о болезни желудка, и биржа труда временно освобождала ее от работы. Когда биржа отказала ей в отсрочке, по совету Жоры, она пошла работать наборщицей в типографию городской управы. Прежде чем принять Женю в подпольную организацию, Ревякин решил проверить ее. Поначалу она доставала гражданскую одежду, паспорта, затем стала укрывать у себя беглецов из концлагеря, по просьбе Жоры приносить из управы бумагу, которой всегда не хватало. И все-таки, прежде чем посвятить Женю в тайны подполья, Александр хотел побеседовать с ней. Без опытного наборщика им в типографии не навести порядка и хорошей газеты не сделать. Принять Женю в организацию Ревякин решил, когда необходимо будет оборудовать типографию на Лабораторной. Подземелье под домом уже отрыто, с двумя ходами: один со двора, другой из кухни. Однако надо расширить подземный ход, сделать ниши для хранения бумаги, оружия, перенести с Сапунской радиоприемник, раздобыть запасные батареи и, если удастся, провести электричество - с карбидной лампой в подземелье задохнешься. Было и еще обстоятельство, которое заставляло его соблюдать осторожность, не спешить брать шрифты: исчезновение Петьки Америки. Где он - установить пока не удалось. Если он арестован, на Лабораторной вот-вот могут появиться жандармы. Поэтому Александр согласился с Жорой - первую печатную листовку набирать у него в хате и без участия Жени.
   Кузьма, который никогда не слышал о Жене, не унимался.
   - Откуда ты ее знаешь? Можно ли доверять ей? - допытывался он у Жоры.
   - Спрашиваешь! Она же моя одноклассница. Вместе росли, в комсомол в одно время вступали и...
   Жора вспыхнул. Он хотел сказать, что в школе они дружили, что Женя очень даже нравилась ему, но, поняв, что это не имеет отношения к делу, застеснялся.
   - Женя Женей! - отрезал Кузьма. - А пока давайте делать все сами.
   Жора взял стоявший в углу кухни отцовский ящик с инструментами, ручную пилу и вместе с Кузьмой вышел во двор.