С мая 1943 года по январь 1944 года я провел на Пулковских высотах. Добрая половина разбойничьих снарядов летела на Ленинград над нашими головами.

Ясными утрами, тихими вечерами много раз слышал я в небе шелест вражеских снарядов. Иногда на разбой прилетали «мессершмитты». Они взлетали с Гатчинского аэродрома и на малых высотах подходили к Пулковской высоте. Наш передний край в таких случаях взрывался ружейно-пулеметным огнем. «Мессеры» легко взмывали вверх и резвились затем в пригородном пространстве, вызывая общую ярость.

В одну из августовских ночей на гребне восточного ответвления центральной высоты, среди могильных надгробий, появилась зенитная батарея. За ночь расчеты зарылись в землю и изготовились к стрельбе.

Весь день все кругом были в напряженном ожидании. К вечеру, как обычно, появилась пара «мессершмиттов». Они шли прямо на батарею. Четырехорудийный залп был для них полнейшей неожиданностью. Один «мессер» клюнул носом, задымил, с трудом развернулся и, вихляя, потянул к себе. Второй заметался, развернулся над самой землей и также убрался восвояси. На три дня воцарилась предгрозовая тишина.

Мы тогда вели ночной образ жизни. Днем отсыпались.

На четвертый день, около четырех часов дня, меня разбудил сильный грохот. Землянка вздрогнула, меня бросило к стене. Тамбур обрушился. Едкий дым и пыль залепили глаза. Выскочив наружу, наблюдаю картину: на огневой позиции батареи бушует огненный смерч, штабная землянка роты обрушена, из-под наката извлекают людей.

Артналет продолжался ровно полчаса. К вечеру прилетел «юнкере». Сделал два круга над поверженной батареей и удалился. Ночью остатки батареи эвакуировали.

Через два дня под склоном центральной высоты, где от Пулковского шоссе начинается ответвление дороги на Пушкин, установили двухорудийную дальнобойную батарею. Площадки для орудий основательно углубили, возвели над ними бревенчатые срубы, засыпали их землей и тщательно замаскировали. В урочное время батарея открыла огонь. Он достигал Гатчинского аэродрома и лишил немцев возможности им пользоваться. Кроме того, батарея вступила в борьбу с вражескими орудиями, обстреливавшими Ленинград.

Эти две пушки воевали столь успешно, что, наверное, стали бельмом в глазу у врага. Десятки снарядов ежедневно обрушивал неприятель на нашу батарею. Всех калибров. Особенно зловещим был огонь их 410-миллиметровой мортиры. Далеко, где-то в стороне Тайцев, возникал глухой, протяжный гул. Через несколько секунд воздух начинал вибрировать. Гул нарастал. В небе возникал темный сгусток. Становился черным пятном и по крутой траектории низвергался на землю. Она вздрагивала, колебалась под ногами. Воронки после разрыва достигали трехметровой глубины. Страшно попасть под такой снаряд!

Немецкие снаряды падали кучно, но цели не достигали. Склон высоты защищал батарею от настельного огня, а навесной почему-то до цели не дотягивал. Зато как доставалось кладбищу! Когда сейчас я смотрю на надгробные его камни, то невольно качаю головой. Но это между нами: нельзя вселять сомнение в души тех, кто продолжает носить цветы на дорогие могилы.

Сотни снарядов обрушил враг всего на два наших орудия. Сколько жизней ленинградцев, сколько зданий сохранили артиллеристы и остались непобежденными! Мы по достоинству оценили уже тогда значение контрбатарейной борьбы с врагом.

Батарею сняли с позиции потому, что на Пулковские высоты стали подходить и зарываться танки. Исподволь готовилась операция по разгрому врага у стен Ленинграда.